Петр Столпянский - Вверх по Неве от Санкт-Питер-Бурха до Шлюшина

Слепушкин — крестьянин-ярославец был в Москве сидельцем в съестной лавке, торговал на улицах Петербурга вареной грушей, открыл затем мелочную лавочку, потом содержал перевоз через Неву в Ново-Саратовской колонии, а затем переселился в Рыбацкое село, где сделался и кирпичезаводчиком и купцом. Под влиянием басен Крылова, он стал сам писать басни; про эти басни узнал вышеуказанный Свиньин, стал ими восторгаться и оказывать всякое содействие безусловно талантливому, но не выходящему из ряда вон, вовсе не гениальному Слепушкину. В 1826 году появилась книжка стихов Слепушкина под названием «Досуги сельского жителя», она имела большой успех. Академия Наук присудила стихотворцу золотую медаль, а император Николай I наградил его почетным кафтаном. Повторяем, литературное значение Слепушкина невелико, но он все же является связующим звеном между старой книжной лирикой Ломоносова и народной поэзией Кольцова. Но одно из произведений Слепушкина безусловно интересно и заслуживает внимания и в настоящее время. В 1833 году был невероятный неурожай. В единственной ежедневной газете того времени мы наталкиваемся на следующие строчки: «Известно вам, — писал один из русских помещиков того времени некто Свечин, — сколь много я был озабочен мыслью, что добрые мои крестьяне, хотя и имеют теперь довольно хлеба, но к концу года, по всеобщему бедственному неурожаю, могут терпеть в нем нужду… День и ночь мучился я, что, будучи сам в труднейших обстоятельствах, не имею способов запастись теперь таким количеством хлеба, которого было бы достаточно для вспомоществования тем из них, кои будут иметь в оном недостаток… К тому же слыша, что в некоторых местах крестьяне, не имея хлеба, употребляют в пищу уже грешишенную (правописание подлинника от гречихи) мякину — я содрогнулся сердцем».

Само правительство должно было признать факт голода. Правда, это признание было сделано не сразу. В начале 1833 г., когда уже рисовалась печальная перспектива, появилось официальное сообщение министра внутренних дел следующего содержания: «Из северных губерний урожай хорош только в одной Костромской, а в прочих в большой части посредственный, даже скудный; из числа губерний и областей средней полосы: в пяти довольно изрядный, а в прочих посредственный, притом в обеих сих полосах яровые хлеба лучше озимых; в южных губерниях большего частью хорошие; в Сибирских губерниях, и областях посредственны; травы везде в сложности изрядны».

Констатируя таким образом факты неудовлетворительного состояния посевов, граф Блудов, бывший арзамасец и либерал, сразу меняет минорный тон на мажорный, заявляя: «вообще при помощи запасов прежних лет нельзя предположить ни в одной губернии недостатка в продовольствии, но только возвышение цен на хлеб».

Так говорилось в начале года, причем объяснение причин было дано тотчас: виноваты во всем погода и насекомые. В самом деле: в северной и средней полосе с весны и в начале лета необычайный холод, потом проливные дожди, грозы, бури и ранние морозы, иней и снег; в южной — с начала весны засуха, потом проливные дожди, грозы, червь и другие насекомые и ранние морозы; в Сибирских губерниях наиболее погибло хлебов от ветров, от кобылки (местное название российской, но не азиатской саранчи) и от ранних морозов, инеев и снегов.

Но ожидания министра внутренних дел не оправдались. Цены на хлеб во многих местах не могли подняться от простой причины — с полей не собрали буквально ни зерна, вовсе не жали, следовательно, продавать было нечего, не могли появиться и высокие цены. И правительство принуждено было принять экстраординарные меры помощи, возвестив о них Высочайшим манифестом.

«Необычайные засухи истекающего лета имели последствием — так начинался манифест — скудные в обширной и плодороднейшей полосе империи нашей урожаи. В живейшем сочувствии к угрожающему любезным верноподданным нашим бедствию, желая отвратить пагубные последствия его всеми способами, от правительства зависящими, повелеваем» — далее следовал длинный, ряд многих льгот: министерство финансов должно отправлять в каждую губернию, могущую иметь надобность в пособии, на продовольствие или обсеменение полей до 100 тысяч рублей из государственного казначейства, а министерство внутренних дел могло допускать употребление из губернских продовольственных капиталов ссуды до 200 т. р. без особого разрешения; дозволен был беспошлинный привоз зернового хлеба из заграницы; отлучающимся на работы, всякого звания людям дозволена выдача безденежных паспортов, отсрочен в ряде губерний рекрутский набор, производство новой переписи было отложено, также отложены платежи государственных податей, земских повинностей и мирских сборов; рассрочены на три года платежи частных лиц по займам из кредитных учреждений; канцелярским чиновникам разрешено выдавать пособие из казначейства; поведено увеличить общественные работы; в частности — для Петербурга, например, введена льготная продажа хлеба беднейшим жителям не только из магазинов городского ведомства, но и из всех вообще провиантских магазинов, а для неурожайных губерний разрешено было стрелять и продавать дичь в неуказное время.

Таким образом, казалось, было сделано все, что только зависело от правительства. Но за манифестом последовали циркуляры. Высочайший манифест разрешал ссуды в значительных размерах, министерство внутренних дел тотчас разъяснило с своей стороны, как понимать это место манифеста. «Слухи о пособии, — циркуляром извещал Блудов губернаторов, — могли возбудить неумеренные, неосновательные ожидания в людях низших и даже высших состоянии; они могли также, с одной стороны, распространяя опасение, с другой — открывая новое поле торговым спекулянтам, иметь влияние на несоразмерное с истинным положением вещей повышение цен на хлеб, а в иных местах или остановить торговлю оным или подать необыкновенное, не совсем соответствующее постоянным потребностям государства направление».

Весьма понятно, что при таком взгляде на пособие со стороны министерства, высшие губернские власти с своей стороны уменьшали и сокращали просьбы, стараясь по возможности не возбуждать ходатайств о ссудах, а низшие административные начальства, по всей вероятности, повторяли отзыв одного из исправников Оренбургской губернии, который в рапорте к военному губернатору писал буквально следующее: «Оренбургский уезд питается желудями и травою, однако ж, от того вреда не предвидится».

И хотя на бумаге помощь была оказана в самых широких размерах — в действительности картины ужасов голодовки были слишком мрачны. Цензурные условия того времени были таковы, что сообщать печатно о голоде было невозможно. Просмотрев почти все периодические издания того времени, мы нашли только одну вещь, отвечающую на запрос времени. Это следующее стихотворение вышеупомянутого Слепушкина, — помещенное в литературных прибавлениях к №14 «Русского Инвалида».