Петр Ирисов - Петрович, повелитель Вселенной

Однако со связью, — а дальнобойная связь была встроена в каждого из полиморфов, — веселье можно было организовать совершенно иначе. Петрович был уверен, что вдохновленные прошлой победой, арабы кинутся в порт безо всякой разведки. И арабы его ожидания оправдали полностью. После чего спрятанная за горизонтом эскадра отрезала им путь к отступлению.

Арабам дали высадиться на берег и перебросить абордажное командование на грузовые корабли. Береговой десант был тупо расстрелян из арбалетов, а абордажников быстро и решительно перерезали притаившиеся в трюмах команды отборных головорезов. Оставшимся в меньшинстве арабам не оставалось ничего другого, как сдаться. Не дожидаясь окончательного подсчета трофеев и праздничного пира, почти все полиморфы отравились в Экспедицию Возмездия. Радхонитов вырезали жестоко и зло, не щадя ни старых, ни малых. Выворачивая все тайники до последней мелкой монетки. Все представляющее собой минимальную ценность, грузилось, паковалось и увозилось. Ни в одном из шести городов, куда направились трофейщики, городская стража не была готова к встрече с преступностью, организованной на таком высочайшем уровне.

Следующая серия визитов была нанесена эмирам. Здесь события происходили по другому сценарию и обошлись всего двумя пострадавшими. Причем, скорее это был несчастный случай, чем очевидное насилие. У двух слуг в разных поместьях от испуга случился инфаркт. Действуя как настоящие голливудские ниндзи, то есть появляясь из ниоткуда и исчезая в никуда, полиморфы обчистили эмирские сокровищницы и растворились в ночи.

Урок был усвоен. Послание дошло до адресата, и расшифровали они его верно. Когда взбешенные радхониты попытались организовать еще один наезд на уже известную базу, за них не вписалась ни одна мало-мальски серьезная вооруженная сила в Западном Средиземноморье.

Чаще всего, Петровичу удавалось загрузить себя большими и малыми делами так, что на депрессию и самокопание времени не оставалось. Если дел не хватало, в ход шли физические нагрузки: бег, плавание, фехтование.

Но иногда прорывалось.

Средневековье вообще и десятый век в частности Петрович ненавидел искренне, до дрожи в пальцах. И это при том, что, в отличие от множества попаданцев, о которых он читал, у него была возможность смотаться на Азоры и пожить там в привычном для него окружении.

Нет, хроноаборигены, по большому счету, были не лучше и не хуже современников Петровича.

Как-то попалась в руки Петровича книга «Белые масаи» о европейке, вышедшей замуж за львиного воина. Прожили они в солнечной Африке четыре года, а потом цивилизационный конфликт взял свое.

Независимо от своего желания, Петрович был вынужден вникать, и не только вникать, но и всячески соответствовать всем тем многочисленным сословным, религиозным, региональным предрассудкам в изобилии украшавших сознание любого местного жителя.

Конечно, самый близкий круг общения Петровича составляли, прежде всего, полиморфы. Конечно, пираты боготворили Петровича и в основной массе были готовы выполнить любой его приказ. Но поговорить по душам он мог только с планшетом. Да и то врожденная паранойя минимизировала эти разговоры как по количеству, так и по объему сказанного.

Неоднократно местные дамы постарше и помоложе, простушки и аристократки пытались оказаться у Петровича в постельке.

Сразу после переноса, размышляя над возможными последствиями омоложения, он предполагал, что гормональные бури могут быть серьезной проблемой. Но нет. При взгляде на местных красоток ничего не шевелилось. Желание не возникало даже по этнографическим причинам. Проанализировав истоки своих чувств к местным женщинам, Петрович не нашел для себя ничего нового. Во-первых, страх. Страх утечки информации, страх ввести в посвященные мало что чужого, так еще и психологически полностью не готового человека. Страх создать точку уязвимости. Женщину пришлось бы защищать, хотя бы для того, чтобы не терять свое лицо. А если бы она была знатная, то, как говориться, женишься на невесте — в приданое получаешь всю ее родню.

А вторая причина — брезгливость. Как ни крути, а по меркам Петровича, хроноаборигенки все были чумазками и замарашками. С сифилисом Европа еще не была знакома, но и без него заболеваний, передающихся половым путем, вполне хватало.

Большой проблемой для Петровича было несовпадение отношения к инфоповодам у него и у местных. Копеечное, с точки зрения Петровича, событие могло привести местных в экстаз или же погрузить в пучину отчаяния. И это при том, что он ухитрился создать среду, где любое его действие воспринималось как освященное всеми богами мира, вместе взятыми. Например, он выкупил пиратов, неудачно попавших в плен. А там, где их продавать не соглашались, приказывал провести карательную операцию, не считаясь ни со своими потерями, ни с потерями со стороны жертв. Командиры наемных отрядов практически не выкупали своих. Власть предержащие делали это в исключительных случаях.

С одной стороны, не будь у Петровича ресурсов, и он бы никого не выкупал. С другой, не будь ресурсов, и выкупать бы никого не пришлось.

Делал он это не из-за человеколюбия. В пиратов было вложено достаточно сил и средств, чтобы брать и просто так вышвыривать на помойку обученных ветеранов.

Понятно, что пираты боготворили Петровича за это. Здоровые возвращались в строй, увечные отправлялись в Александрию. Проект с приютом оказался настолько удачным, что Петрович подумывал открыть филиалы в других городах.

А он ненавидел проявления их благодарности. Потому что не воспринимал их как людей. Потому что отдавал себе отчет в том, что видит в них в первую очередь средства для достижения своих целей.

Александр Македонский помнил в лицо и по именам чуть ли не каждого из своих бойцов. Петрович вообще не вглядывался в их лица. Но странным образом это улучшало его имидж и повышало его рейтинг.

Кстати, полное пренебрежение судьбой ветеранов и инвалидов войн — пункт, по которому Петрович был готов выставить счет как Советскому Союзу, так и России.

А иногда, вот как этой ночью, душной, жаркой ночью. Ни звука, ни пятнышка света, ни дуновения ветерка. Так вот этой ночью Петрович ненавидел сам себя. Он понимал, что фактическое бессмертие, которым он пользуется, мало-помалу превращает его в монстра. В существо, которое уже нельзя назвать человеком. И так ему было себя жалко… Однако, если он собирался сделать то, что собирался, только монстр и был на это способен. От этого делалось еще жальче.

Петрович думал, что Кощей Бессмертный с такой надеждой встречал каждого нового царевича, с такой искренней радостью, что вот сейчас все закончится. Он понимал Кощея.