Вячеслав Алексеев - Стрелочники истории — 2

— Эх, жалко наши зенитки на бронепоездах остались. Сейчас их сюда бы подтащить, да рельс нету, а какие цели удобные — по танковой корме стрелять! — воскликнул Залогин.

— Приказ понял, разрешите выполнять? — вставил командир одинокого трофейного танка.

— А добьешь? — спросил капитан НКГБ. — Далековато для твоей пушченки.

— Подъеду, авось в суматохе не признают свой или чужой. Танк то трофейный, немецкий — ответил танкист и крикнул в люк механику. — Заводи.

— Ты давай кустиками, за насыпью, все не так заметно. — посоветовал Залогин. — А мы пока помолчим, вроде тут и нет никого.

Танк благополучно проехал три четверти пути и вынырнул на основную магистраль, на которой закрепился противник, вроде как замыкающий танковой колонны, хотя немецкие танки успели уйти далеко вперед. Впрочем, перед лесом с огрызающимися партизанами танки приостановились. Один, вырвавшийся слишком далеко вперед, горел — его подбил партизан из ПТУРСа. Потому остальные не спешили лезть на рожон, в надежде, что полицаи все же поднимутся в атаку, и пока лишь поддерживали огнем. Однако и полицаи не торопились. Кому охота вскакивать во весь рост, если из леса то и дело бьют пулеметы.

Партизанский танк не спеша, без суеты, вышел на удобную позицию, спрятавшись за холмик. Наводчик прицелился и понеслось. Два выстрела и к подбитому из ПТУРСа, добавились еще два. Командир последнего немецкого танка уловил атаку постороннего, успел выскочить из под обстрела. Следующие два выстрела ушли в пустоту. Немецкий наводчик тоже промахнулся — снаряд попал в холм, за которым прятался партизан. Но вторым выстрелом он вполне мог и попасть в башню, торчавшую над холмом, поэтому партизан принял решение рвануть в сторону, уходя с линии прицела. Увы, не повезло, немецкий наводчик оказался шустрее, а может сообразил — в какую сторону рванет поединщик, и едва трофейный танк выскочил из-за холма — получил снаряд в бок. Однако, немец тоже не долго радовался, прилетевший из леса ПТУРС поставил точку на его карьере.

В этот момент сзади донеслось многоголосое «Ур-р-ра-а!». Партизанская армия смяла малочисленный кордон, с ходу атаковала пушки, повернутые в противоположную сторону, и понеслась на врага. Противник, зажатый между двух огней, моментально подсчитал, что партизан намного больше, и заметался, не зная, что предпринять. Первыми опомнились полицаи и «союзники», они кинулись в стороны, стараясь спрятаться в лесу. Немцы же залегли и попытались организовать оборону. Но тщетно. К тому же у партизан оказались две трофейные пушки, развернутые в нужную сторону, с кучей снарядов. Силы слишком не равны. Спустя час все было кончено. Даже от разбежавшихся полицаев, прибалтов и финнов остались «рожки да ножки». Залогин не зря «обзванивал» окрестные отряды — место предполагаемого боя обложили очень плотно.

К 11 часам вечера залогинцы похоронили убитых, в том числе героических танкистов, заминировали подбитые танки и бронетранспортеры, и тронулись в первый рейд по лесам, мимо Вилейки и Молодечно.

Одну пушку пришлось подорвать — тащить было не на чем, а вторую прицепили к трофейному Ганомагу и батальон прикрытия, а добровольцев набралось на батальон, потащил ее к «партизанской железной дороге».

Немецкое командование опять принялось собирать все силы: выгребать остатки полицаев, собирать войска, находящиеся на отдыхе, гнать маршевые роты, пришлось даже снять с фронта танковый полк. Однако узкая полоса насыпи, окруженная со всех сторон непроходимыми лесами и болотами, позволила отряду прикрытия сдерживать немцев на протяжении десяти дней. Большинство гражданских успели за это время проскочить в Силур. Хотя защитники понесли огромные потери, половина из них была похоронена на пути отступления, много раненых. Оба бронепоезда разбиты авиацией, не доехав до точки назначения каких-то тридцати километров, хотя основную работу они успели сделать — на насыпи остались сгоревшие немецкие танки, искореженные самолеты и трупы людей в шинелях мышиного цвета. Просто для орудий закончились снаряды.

Во дворе перед теремом Афанасьева перехватил тиун Борислав, снял шапку, поклонился и спросил:

— Княже, когда в полюдье поедем? Вересень заканчивается, давно пора.

— Куда ехать? Зачем? — удивился подполковник.

— По княжеству, по деревням вашим — в полюдье. Урожай убрали, нужно налоги собрать да по хозяйски глянуть: везде ли порядок, сколько зерна и репы собрали, как озимые посеяли, сколько скотины и птицы вес нагуляло, сколько сена заготовили, нет ли людей приблудных, не слышно ли о татях лесных, волках али иных бедах. Старостам наказ дать, себя показать. Коли смерды господина долго не видят, мысли у них дурные появиться могут. Что руки над ними нет, что ослаб князь, что на защиту его надежды нет более, а волю его можно не исполнять. Опять же споры рассудить, что за лето накопились, с мужиками уговориться, коли не так что идет.

— А бояре, разве, не все на двор свезли? Я ж видел, как ты у Якима Влунковича, Глеба Борисовича и других подводы принимал и ругался за недоимки.

— Не, бояре свой налог свезли, а вам, княже, нужно ехать по своим деревням и весям.

— Ишь ты… И много таких свободных земель?

— Хватает. Поедем, сами посмотрите.

— Понятно. Нужно будет этой весной на свободные земли своих взводных и ротных посадить, пусть за урожай у них голова болит.

— Боярами поставите?

— Ха-ха-ха! Бояре! Лейтенант Семецкий, хочешь боярином стать?

— Никак нет, товарищ подполковник.

— А что так? Будешь боярином, наденешь шубу с длинными рукавами, отрастишь живот, отпустишь бороду до колен и вообще.

— Арсений Николаевич, я полагаю, став боярином мне нужно будет служить как прежде, да еще в дополнение с крестьян долги выбивать. А оно мне надо?

Афанасьев усмехнулся.

— Соображаешь. Ладно, все равно собирайся. Второй месяц тут княжим, а все управление с чужих слов. Завтра с утра в полюдье поедем — своими глазами княжество посмотрим, себя покажем. Борислав, рассказывай — куда, в какие сроки, сколько с собой людей брать.

— Думаю, подвод десять нужно, остальное на месте у мужиков возьмем. Воинов — десяток, да возчиков, еды с собой на неделю, потом будем есть со сбора, что смерды дадут.

— То есть, уехать на месяц? А может на машинах? Шишига или тот же Ганомаг до любой окраины за день и туда, и обратно проскочит с грузом в пятеро, а на подводах действительно, неделю только в одну сторону тащиться.

Кортеж из пяти вездеходов — двух шишиг, двух ЗИЛ-131 и Ганомага с двумя отделениями бойцов ползли только по дорогам и весям от села к селу. Крупных сел под рукой Афанасьева оказалось свыше полусотни, не считая деревень, деревушек, выселок, хуторов, лесных отшельников-бортников и избушек промысловиков: Лозовошь, Кусково, Попутново, Свищево, Савинские и Васильевские горки, Ивановское, Леушино, Махотино, Каменки, Медное, Шошино, Троицкое. Если считать «чистую» дорогу — то, чтобы объехать все, понадобилось бы отмахать под тысячу километров, ибо до порубежья княжества в любую сторону от Торжка — километров по 70–100. Однако, уложились за две недели, с учетом, что чаще всего ночевать возвращались в Торжок. В каждой крупной деревне князь застревал на несколько часов, вникая в вопросы и жалобы, в крупных селах — и вовсе на целый день, оставаясь здесь же на ночь. Все хозяйственные дела вел тиун, Афанасьев постоянно прислушивался к разговорам Борислава со старостами и крестьянами, потихоньку вникая в хитрости здешнего управления. Крестьяне, коих в учебнике по истории называли бедными, забитыми и закабаленными, на деле были свободны — приходили в княжество, выбирали понравившуюся деревню, заключали со старостой договор земельной аренды. То есть, староста выделял свободный надел и обговаривал цену, а дальше все сам — засеял что хотел, по осени отдал оговоренный оброк — и можешь катиться куда угодно. Но помимо свободных были должники, закупные и обельные холопы. В холопы попасть очень просто — лошадь пала, заморозки или засуха урожай прибила, болезнь подкосила работника или еще какая неприятность — оброк не выплатил и все, попал смерд в кабалу. На следующий год нужно отдать текущий оброк и прошлогодние недоимки. Тем не менее, каждый родившийся, изначально считался свободным. То есть, будь его отец с матерью хоть десять раз в безнадежной кабале — но дети их могли спокойно уезжать на отхожий промысел, учиться ремеслу в любом городе, просто поселиться в другом поместье или вовсе на черных землях, то есть ничьих — в глухих лесах. Тиун, по ходу дела, пояснял Арсению Николаевичу варианты решений, которые следовало принять в том или ином случае. Получалось, много с крестьянина спросишь — уйдет, мало — сам пойдешь по миру. Крестьяне ж тоже не дураки, чтоб рвать жилы на чужого дядю. Потому все жалобы князь и тиун выслушивали внимательно, снисходили до бед и радостей. По ходу новоявленному князю приходилось постоянно решать — давать кому-то скидку по оброку или нет, добавить кусок пашни из пара или наоборот, запущенный участок вывести из аренды и оброка. Многие лес просят. Тиун советовал давать бесплатно: пусть строятся крестьяне, лишний амбар, лишний овин, или даже новая изба. Глядишь, и жалко бросать, коли мысль появится на новое место перебраться. Лишь одно условие — чтоб без спроса не рубили. Споры крестьянские Афанасьев старался решать по совести, чтобы обид не оставить. Несколько раз от себя добавил проигравшему, в утешение. Правда, тиун не одобрил, сказал, что лучше не деньги давать, а новые права, новые дела и под них — отсрочку по оброкам. Дескать, хочешь — ульи ставь, а оброк на мед можешь три года не возить. Вершу ставь и коптильню, и два года лишь на себя трудись, разживайся, богатей, радуйся. Время пройдет, пасека, коптильня, верша — все останется, будет приносить доход, вот и появится дополнительный оброк.