Всеволод Крестовский - Торжество Ваала

Кроме учительского и акушерского «персонала» здесь находились налицо и несколько приятелей Агрономского, его соратников по земству, из торжествующей, то есть правящей партии. Один из них, г-н Ратафьев, с почтенной наружностью кряжевого «русского человека», с широкими скулами и маленькими медвежьими глазками, был достопримечателен тем, что ухитрялся занимать одновременно чуть не до дюжины теплых мест и хлебных должностей в разных общественных учреждениях уезда. Будучи членом земской управы, он состоял, между прочим, товарищем директора общественного банка и бухгалтером того же банка, и приходорасходчиком управы, и опекуном над имуществом каких-то малолетних, и членом конкурсного управления над делами нескольких несостоятельных купцов, и почетным мировым судьей, превратясь постепенно из простого управского писца в богатого бабьегонского домовладельца и воротилу в городском и земском самоуправлении.

Другой, г-н Семиоков, известный более под именем «милого Петра Ильича», или «милого Пьеро», — высокий, не без умеренного дородства, брюнет несколько армянского типа, с прелестными подкрашенными усами и вечно подвитой шевелюрой — коками вперед, в том роде, как обыкновенно изображаются франты на провинциальных парикмахерских вывесках, одетый всегда изысканно, по моде самого современного, но дурного тона, с брильянтовыми запонками и множеством сверкающих самоцветными камнями перстней и колец на коротких, припухлых пальцах выхоленных, белых рук. Воображая себя большим сердцеедом и, между прочим, покровительствуя под сурдинку Марье Антоновне, г-н Семиоков ухитрялся служить бесплатным членом одновременно в обеих управах: и в земской, и в городской, — из одной-де бескорыстной любви к «принципу зельфгувернемента». Но злые языки эту бескорыстную любовь объясняли тем, что «милый Петр Ильич» очень любил браться за всякого рода общественные сооружения «хозяйственным способом» и вообще за всякие земские и городские дела и работы, если они отдавались с подряда. Является подряд в земстве, — он, как «свой человек» обеих управ, очень обязательно доставляет «сходные» справочные цены на весь потребный материал из городской управы в земскую; открывается какая-либо работа для города, — «милый Пьеро» уже тут как тут со справочными ценами из земской управы в городскую. Затем он приглашает ту или друт гую управу к себе на завтрак, после которого келейно, с глазу на глаз, обусловливается круговая дележка между Петром Ильичем и приглашенными членами, — и выгодный подряд всегда благополучно остается за ним, как за самым «благонадежным» и «добросовестным» человеком, с единогласным устранением всех прочих конкурентов. Поэтому милого Пьеро заглазно называют также «ходячей или перемётной справкой*; но насколько первые две клички ему нравятся, настолько же послслнюю он не любит, считая ее прямо за «диффамирующее его обстоятельство».

Третьим гостем, из самых почетных, являлся некий гладенький, чистенький, всегда свежевыбритый и надушенный старичок, с отложными воротничками a I'enfant, с младенческой улыбкой на устах, сложенных всегда фитой, как будто бы он собирается произнести французское слово «ротте», и с глянцем на румяных щечках, делавших его похожим на крымское яблочко. То был Нестор Модестович Пихимовский, спорадически уцелевший какими-то судьбами остаток от прежних помещичьих времен, которого крестьянская реформа, вместе с Герценом и Огаревым, сбили когда-то с панталыку — даже до подачи «петиции» о снятии с него дворянских прав, или о приравнении таковых к правам крестьянского сословия, причем он так и остался без панталыку уже навеки, являя собой, в некотором роде, либеральные земские мощи. На восьмом десятке жизни и в состоянии почти уже полного рамолисмента, он, подобно другу своему де Казатису, тоже неукоснительно причислял себя к «молодому поколению» и вообще был очень озабочен тем, что о нем подумает «молодое поколение», что оно скажет и, в особенности, что напишет о нем в газетах. И если в какой-либо газете появлялся о нем порой отзыв, хотя бы короче воробьиного носа, как о либеральном земском деятеле, он носился с этим номером, как «лома с писаной торбой», разъезжая по всем своим знакомым и с умилением показывая им лестные для себя строки, — вот, дескать, вспомнили-таки, оценили наконец и поняли!.. Несомненно, впрочем, одно, что это был человек чистого сердца, мягчайшей души и невиннейшего мировоззрения на практическую сторону жизни. Надувать его можно было сколько угодно — была бы только охота! — равно как и занимать у него деньги без отдачи, и этим, конечно, пользовались. Старый холостяк и чуть ли не извечный девственник, никогда не вкушавший от древа познания добра и зла, и потому крайне умеренный в личных своих потребностях, даже до такой степени, что не ел никогда никакого мяса, питая к нему природное отвращение, — он обладал очень хорошим состоянием, которого ему некуда было проживать и некому оставить, разве только каким-то внучатым племянникам. Поэтому он основал в уезде на собственные средства «образцовую женскую школу рационального мыловарения», с курсом химии и «мыловедения», отстроил ее роскошным образом, в изобилии снабдил всем необходимым и, в заключение, презентовал ее своему земству, продолжая ежегодно затрачивать немалые суммы на поддержание этого в сущности, ни на что и никому не нужного, своего детища; но с тем, однако, условием, чтобы оно навсегда сохранило наименование «земской школы Пихимовского» и значилось бы под этим названием во всех земских отчетах. В этом состояло главное его самолюбие. Кроме того, несмотря на свой рамолисмент, а может быть, именно вследствие такового, он вменял себе как бы в священнейший долг не пропускать, по возможности, ни одного земского собрания в своем уездном и губернском городе и ни одного частного съезда земских «деятелей и сеятелей», если только съезд этот мало-мальски мог касаться «молодого поколения». На всех таких собраниях и съездах он непременно «подымал вопрос» о государственном значении специально женского, рационального мыловарения и о настоятельной необходимости пропагандировать его во всех земствах Российской империи, дабы дать этой важнейшей отрасли государственного хозяйства возможно широкое распространенне й полное применение. Обложенный и заткнутый ватой, обмотанный пуховым majxt)OM и окутанный мехами, он разъезжал в таком виде живои мумии по земским съездам и по своим знакомым — летом в старинном дормезе, зимой в закрытом возке, и всегда не иначе, как со здоровой, молодой мамкой, которая садилась с ним рядом и обязанность которой состояла в том, чтобы кормить его грудью, когда запросит, и обтирать ему потом губы. Не кушая почти ничего, кроме манной кашки, он уверял своих друзей, да и сам, по-видимому, был глубоко убежден, что женское молоко лучше всего поддерживает его силы и дает энергию пропагандировать на общественных съездах дорогое ему мыловарение.