Ханна Кент - Вкус дыма

И пошла в коровник.

Заснуть в таком холоде было невозможно. Я свернулась калачиком возле коровы, прижалась нагим телом к ее теплому боку и натянула на себя попону. И засунула мерзнущие пальцы ног в коровью лепешку, чтобы им стало хоть немного полегче.

Позже ночью в коровник кто-то вошел.

– Натан? – Голос мой прозвучал тоненько и жалобно.

Это была Сигга. Она принесла мою одежду и башмаки. Глаза ее припухли от слез.

– Натан не пустит тебя в дом, – сказала она.

Я медленно одевалась, едва шевеля закоченевшими от холода пальцами.

– А если я здесь умру?

Сигга повернулась, чтобы уйти, но я схватила ее за плечо.

– Поговори с ним, попробуй его образумить! На сей раз он действительно спятил.

Сигга глянула на меня, и в глазах ее появились слезы.

– Как же мне обрыдло здесь, – прошептала она.

Проснувшись утром, я не сразу смогла сообразить, где нахожусь. Затем в памяти всплыли события минувшей ночи, и тугой комок гнева подкатил к горлу, придав мне новые силы. Я прислонилась к корове, отогревая застывшие пальцы и кончик носа, и стала размышлять, что делать дальше. Я хотела уйти прежде, чем Натан выйдет задать корм скоту.

Тоути проснулся в полумраке бадстовы Брейдабоулстадура и увидел отца, который сидел, привалившись к стене, в изножье его кровати. Седая голова священника свесилась на грудь. Он спал.

– Пабби! – С губ Тоути сорвался лишь едва слышный шепот, и от попытки заговорить тотчас заныло горло.

Он попытался толкнуть отца ногой, чтобы разбудить, но все тело казалось невероятно тяжелым, точно налито свинцом.

– Пабби! – сделал он вторую попытку.

Преподобный Йоун шевельнулся и вдруг открыл глаза.

– Сынок! – Он вытер бороду и наклонился к Тоути. – Ты пришел в себя. Хвала Господу.

Тоути попытался поднять руку – и обнаружил, что она привязана к боку. Он был весь запеленат в одеяла.

– Тебя лихорадило, – пояснил отец. – Тебе нужно было хорошенько пропотеть.

Он приложил мозолистую ладонь ко лбу сына.

– Мне нужно в Корнсау, – пробормотал Тоути. Пересохший язык едва ворочался во рту. – Агнес…

Отец покачал головой.

– Ты из-за нее-то и заболел.

На лице Тоути промелькнуло беспокойство.

– Не могу вспомнить, какой сейчас месяц.

– Декабрь.

Тоути попытался сесть, но преподобный Йоун мягко прижал его голову к подушке:

– Забудь о ней, пока Господь не вернет тебе силы.

– Она совсем одна, – возразил Тоути, вновь пытаясь приподняться. Тело почти не повиновалось ему.

– И поделом, – отозвался отец. В тесноте скромной бадстовы его голос прозвучал неожиданно громко. Он удерживал сына за плечи, не давая привстать, и лицо его в сумраке казалось серым. – Она не стоит времени, которое ты на нее тратишь.

С минуту Маргрьет молчала. Молоко в ее кружке совсем остыло.

– Он вышвырнул тебя на снег?

Агнес кивнула, настороженно вглядываясь в нее. Маргрьет покачала головой.

– Ты же могла замерзнуть до смерти.

– Натан был не в себе. – Агнес плотнее запахнула наброшенный на плечи платок. – Он хотел, чтобы Сигга принадлежала ему. И в конце концов понял, что она предпочитает Фридрика.

Маргрьет фыркнула и кочергой затолкала в глубь очага откатившийся к краю горящий уголек.

– Что ж, тебе виднее. – Она украдкой глянула на Агнес, которая неотрывно смотрела в огонь. – Продолжай, – тихо проговорила Маргрьет.

Агнес вздохнула и расцепила руки.

– Я отправилась в Катадалюр, где жили родители Фридрика. Прежде я там не бывала, но знала, что хутор расположен по ту сторону горы, а день выдался достаточно ясный, чтобы я смогла добраться туда пешком, не попав в буран. Тем не менее путь занял у меня несколько часов, и к тому времени, когда я вошла в устье долины, где стоял Катадалюр, сознание мое уже помутилось от усталости. Мать Фридрика обнаружила меня на пороге своего дома – я стояла на коленях.

Катадалюр – ужасное место. Жалкие постройки покосились, крыша вот-вот провалится, и внутри хозяйский дом так же непригляден, как снаружи. Кизячный дым осел копотью на стенах кухни, бадстова больше смахивает на хлев. Когда я вошла туда, стайка ребятишек – все братья и сестры Фридрика – сбилась на одной кровати, прижимаясь друг к другу, чтобы хоть как-то согреться. Фридрик вместе с отцом и дядей сидел на другой кровати и точил ножи.

Первое, что вырвалось у него при виде меня, было: «Что он еще натворил?» Фридрик спросил, уж не решил ли Натан жениться на Сигге.

Я помотала головой и пояснила, что Натан вышвырнул меня из дому, что я провела ночь в коровнике. Фридрик не выказал ни капли сочувствия. Только спросил, чем я вызвала такую немилость, и я сказала, что повздорила с Натаном, потому что не могла выносить того, как он обращается с Сиггой.

Именно тогда в разговор вмешалась мать Фридрика. Все это время она помалкивала, слушая нас, а теперь вдруг схватила сына за руку и заявила:

– Он хочет отнять у тебя жену!

Мне показалось, что Фридрик при этих словах украдкой глянул на нож, лежавший на кровати, и меня охватил страх.

Я предложила Фридрику поговорить со священником из Тьёрна или обратиться к старосте… но Тоурбьёрг, мать Фридрика, снова меня перебила. Она поднялась, крепко взяла Фридрика за плечи и, глядя ему в глаза, проговорила:

– Сигга не будет твоей, пока Натан жив.

Потом все они уселись и, по всей видимости, именно тогда, покуда я спала, решили убить Натана.

Маргрьет молчала. Огонь погас. Лишь один раскаленный уголек живо и ярко мерцал в серой толще золы. Снаружи все так же завывал ветер. Маргрьет медленно выдохнула, ощутив вдруг безмерную усталость.

– Наверное, нам стоит вернуться в постель.

Агнес повернулась к ней:

– Разве ты не хочешь дослушать до конца?

В Лаугаре, в Селиигсдале, Гудрун рано была на ногах, сейчас же после восхода солнца. Она пошла туда, где спали ее братья. Она разбудила Оспака. Он сразу же проснулся, а также и некоторые из других братьев. И когда Оспак узнал свою сестру, он спросил ее, что ей нужно и почему она так рано на ногах. Ей хочется знать, ответила Гудрун, что они будут делать в течение дня. Оспак ответил, что они думали провести этот день спокойно.

– Ведь сейчас мало работы, – пояснил он.

Гудрун сказала:

– Ваш нрав можно было бы назвать прекрасным, если бы вы были дочерьми какого-нибудь бонда, так что никому от вас не было бы ни пользы, ни вреда. Несмотря на все обиды и оскорбления, которые Кьяртан вам нанес, вы спокойно спите в то время, как он едет мимо вашего двора с одним-единственным провожатым. У таких людей память, как у свиней. Я теряю надежду, что вы когда-нибудь нападете на Кьяртана в его доме, раз вы не осмеливаетесь встретиться с ним сейчас, когда он проезжает мимо с одним или двумя людьми, а вы сидите дома и ограничиваетесь громкими словами, хотя вас так много.