Фредрик Бакман - Вторая жизнь Уве

Уве держался, сколько мог – боялся прельститься этими радостями. Но Соня так самозабвенно окунулась в них, что в конце концов заразила и его. Когда он обнимал ее, она смеялась так задорно, что смех передавался каждой клеточке его тела. И он не устоял.

Они остановились в махонькой гостинице, с махоньким бассейном, с махоньким рестораном, и заправлял всем этим махоньким хозяйством махонький человек по имени… что-то вроде «шоссе». При этом писалось оно José, но, как понял Уве, у них там в Испании с произношением не очень заморачиваются. Хотя по-шведски этот Шоссе не знал ни слова, он страсть как любил покалякать с постояльцами. Соня раз за разом лезла в разговорник, отыскивая там, как по-испански будет то «закат», то «окорок». Уве же думал про себя, что хамон – все одно свиная задница, зови ее хоть по-испански, хоть еще по-каковски, но вслух не говорил, помалкивал.

Зато увещевал Соню не подавать милостыню уличным попрошайкам (все одно на выпивку изведут). Но та все-таки подавала.

– Да пусть изводят на что хотят, – пожимала она плечами.

И если Уве начинал возмущаться, она с улыбкой брала его за руки и принималась целовать огромные ладони.

– Уве, блажен не тот, кто принимает подаяние. Блажен, кто подает.

На третий день Соня улеглась спать после обеда. Дескать, в Испании так принято, заявила она, ведь нужно соблюдать обычаи той страны, куда приехал. Уве, понятное дело, заподозрил, что дело тут вовсе не в обычае – просто нашла предлог, чтобы покемарить лишний час. Забеременев, Соня спала по шестнадцать часов в сутки. Точно щенок, а не жена.

Пока она спала, Уве отправился гулять. Проселком – из гостиницы в деревню. Дома-то все каменные, отметил он про себя. Сколько окон – хоть бы на одном наличники путные. Порог – и тот не у каждого дома. Уве это показалось дикостью. Ну кто так строит, леший вас забодай!

Возвращаясь в гостиницу, Уве набрел на этого Шоссе – тот копался под капотом махонькой коричневой машинки, дымившейся на обочине. В машинке сидели дети – двое – да какая-то старушка в платке. Старушка выглядела не шибко здоровой.

Пресловутый Шоссе, едва завидя Уве, замахал изо всех сил, по глазам было видно, что напуган до жути. «Сеннио-о-ор!» – возопил он, обращаясь к Уве, – этим словом он всегда приветствовал его, с тех пор как Уве заехал в гостиницу. Видимо, так будет «Уве» по-испански, предположил Уве (надо бы справиться в Сонином разговорнике). Шоссе то воздевал руки к машинке, то отчаянно жестикулировал, обращаясь к Уве. Сунув руки в карманы, Уве остановился на почтительном расстоянии и стал ждать, что будет дальше.

«Оспиталь!» – закричал Шоссе, показывая на старушку в машине. Та, похоже, совсем плоха. А Шоссе знай тычет то в ее сторону, то на дымящийся капот и все причитает: «Оспиталь! Оспиталь!» Уве с важным видом глядит на эту свистопляску, после чего делает вывод, что, вероятно, «оспиталь» – марка вот этой дымящейся развалюхи.

Нагибается к мотору, глядит. Вроде ничего сложного.

– Оспиталь! – повторил Шоссе и закивал.

Уве не знал, что ответить. Но, очевидно, им в Испании эта автомобильная марка чем-то особенно дорога, и Уве невольно проникся гордостью испанца. А потому отозвался:

– «С-а-а-б», – демонстративно хлопнув себя по груди.

Шоссе вопросительно уставился на него. Потом ткнул в грудь себя:

– Шоссе.

– Да я, блин, не про имя спросил, я… – начал было Уве, но осекся, едва увидал пустой, как поверхность пруда, взгляд с той стороны ветрового стекла.

Этот Шоссе, кажется, знал по-шведски еще хуже, чем Уве по-испански. Вздохнув, Уве озадаченно посмотрел на перепуганных детишек на заднем сиденье. Те держали старушку за руки. Уве вернулся к мотору.

Засучив рукава, жестом попросил этого Шоссе подвинуться.

Соня, как ни заглядывала в свой разговорник, так и не добилась от Шоссе, отчего всю оставшуюся неделю он бесплатно кормил их с Уве в своем ресторанчике. Но всякий раз заливалась смехом, видя, как испанец, хозяин ресторанчика, при виде Уве расцветает и, протягивая к нему руки, восклицает: «Сеньор Сааб!!!»

Так и повелось: после обеда она спала, а Уве изучал окрестности. На другой день, проходя мимо мужика, который как раз городил забор, Уве остановился и заметил: разве так заборы ставят! Испанец не понял ни бельмеса – вот Уве и решил, что быстрее будет показать, чем объяснить. На третий день на пару с сельским дьяконом они выложили стену одной из церковных пристроек. На четвертый Уве пошел за этим Шоссе на выгон помогать одному его приятелю вытаскивать клячу, угодившую в тинистую канаву.

Годы спустя Соня возьми да начни допытываться у Уве, что тот делал, пока она спала. А выпытав, долго-долго качала головой от изумления: «Так ты, покамест я дрыхла, – людям в нужде помогал… заборы строил? Пусть говорят кто что хочет, Уве. Но по мне, ты самый чудной супергерой из всех, о ком я только слыхала».

Когда они собрались из Испании в обратный путь, в автобусе Соня все прикладывала руку Уве к своему животу, и Уве впервые почувствовал, как колготит своими ножками ребенок. Еле-еле, словно сквозь ватную прихватку, ощущал слабые толчки. Часами сидели они с женой, слушая это глухое биение. Уве ничего не говорил, но украдкой (Соня заметила) утирал глаза тыльной стороной ладони, наконец, не выдержав, вскочил с кресла и умчался со словами «в сортир надо».

Так кончилась счастливейшая неделя в его жизни.

И наступила самая страшная.

Уве с кошаком, прижухшие, сидят в «саабе», который стоит на грузовой эстакаде недалеко от входа в больницу.

– Кончай смотреть на меня так, будто это я виноват, – говорит Уве кошаку.

Кошак смотрит в ответ – он не сердится, скорее расстроен. Уве уныло таращится в окошко. Что ж, он в таких же расстроенных чувствах.

Никто ведь и не собирался, снова здорово, торчать перед этой больницей. Чтоб им пусто было, этим больницам, в третий раз за неделю притащились сюда, леший их забодай. Но разве у него был выбор? Нет, со всей честностью Уве признает, что торчат они тут из-за самого подлого шантажа.

С самого утра день пошел сикось-накось.

А началось все с ежедневного обхода, когда Уве с кошаком вдруг обнаружили, что кто-то своротил табличку, запрещающую проезд по территории. Поколупав столб ногтем, Уве обнаружил следы белого лака, после чего выдал семиэтажную тираду, так что даже кот слегка растерялся. На дорожке перед домом Аниты и Руне Уве обнаружил окурки. И так взбеленился, что пошел обходить окрестности по второму разу – лишь бы прийти в себя. А когда воротился, кошак поджидал его в снегу и смотрел с укором.