Адель Фабер - Свободные родители, свободные дети

Через полчаса Диана пришла ко мне, словно ничего не случилось. «Мама, – весело сказала она, – мне нужны новые бигуди. Магазин еще открыт. Ты можешь меня отвезти?»

Я задумалась над ее просьбой, а потом отрицательно покачала головой.

«Ну, мама! – заныла она. – Это из-за сегодняшнего, да? Ты делаешь из мухи слона. На меня же никто не напал, правда? Ты вечно создаешь проблемы на пустом месте».

Я очень спокойно ответила: «Парк по вечерам небезопасен».

Выражение лица Дианы изменилось: «Значит, ты наказываешь меня? Полагаю, и папе ты не позволишь отвезти меня в магазин».

«Твой отец может делать то, что захочет, – ответила я. – Если он захочет тебя отвезти, я не стану его останавливать… Я не могу. Я все еще слишком сердита».

Диана продолжала меня испытывать. «Уверена, что ты завтра не разрешишь мне пригласить домой друзей, верно?»

«Одно с другим не связано», – отрезала я. И это действительно было так.

Наша жизнь не стала ровной и гладкой. Но что-то начало меняться. Наступила оттепель, прежней враждебности больше не было. А потом произошло нечто необычное. Диана взяла мои темные очки и потеряла их. Когда я высказала свое неудовольствие, она посмотрела исподлобья и спросила: «Ты не собираешься меня наказывать? И что же ты сделаешь?» Она словно умоляла меня вернуться к прежней схеме отношений. Я не знала, что сказать. Но потом слова пришли ко мне. «Диана, важно не наказание. Важно, чтобы ты поняла мои чувства. И не менее важно, чтобы я понимала твои чувства. Я расстроилась из-за того, что ты потеряла мои очки, но мне кажется, что тебе хотелось бы вернуть их мне».

Диана так на меня посмотрела… Не знаю, какое подобрать слово… По-дружески, что ли… С того дня я твердо решила, что больше не буду скатываться к прежнему образу действий.

– Кэтрин, – сказал доктор Гинотт, – примите мои заверения в глубочайшем к вам уважении. Вы использовали множество принципов, о которых мы говорили, и применили их к ребенку, общаться с которым нелегко.

Вы на себе почувствовали разницу между тупиком наказания и открытостью отношений, построенных на уважении к чувствам друг друга.

Психолог повернулся ко всей группе.

– Наказывая ребенка, мы мешаем ему разобраться в самом себе. Люди говорят: «Но если его не наказывать, то он и до убийства дойти может». Как раз наоборот. Наказывая ребенка, мы облегчаем ему жизнь. Он чувствует, что заплатил за свой проступок и исполнил приговор. Теперь же он свободен и может вести себя по-прежнему.

Но чего же мы хотим от ребенка, который ведет себя неподобающе? Мы хотим, чтобы он заглянул в себя, испытал определенный дискомфорт, проделал эмоциональную работу и начал нести ответственность за собственную жизнь.

Слушая психолога, Кэтрин энергично кивала.

– И еще одно. Думаю, что, когда родители отказываются от наказаний, это идет на пользу и им тоже. Впервые в жизни я не испытывала чувства вины по отношению к Диане. Раньше я покупала ей одежду или шла с ней куда-то, куда мне совершенно не хотелось. Так я искупала вину за свою жесткость. Теперь же мне стало легче говорить ей «нет». И при этом я даже не испытываю потребность объясниться.

В комнате наступила тишина.

– Я… Я боялась это сказать, – почти прошептала Нелл. – Все так хорошо справляются… А у меня ничего не вышло… Я потерпела неудачу. Я решилась на действие… Я действительно решилась… Но потом я дала слабину, хотя должна была стоять на своем.

Мы все внимательно слушали. Мы знали, как тяжело ей было заговорить.

– Меня очень беспокоит насилие на телевидении, поэтому я решила ограничить просмотр телевизора часом в день. Я даже решила, что и это слишком много, но Кеннет обиделся. Он всегда старался выпросить еще минут пятнадцать или двадцать. Это выводило меня из себя. Я строго предупреждала его, но на следующий же день снова заставала перед телевизором, где он проводил часа по три.

Я решила, что время разговоров закончилось. Ситуация зашла слишком далеко. С этого дня в нашем доме телевизор включается только на час.

На следующий вечер я была во всеоружии. Время я засекла с точностью до минуты. Когда час истек, я вошла в комнату и выключила телевизор.

«На сегодня телевизора достаточно, Кеннет», – сказала я.

«Но, мама…» – заныл он.

«На сегодня достаточно», – сурово повторила я.

«Но, мама, сегодня же показывают фильм о китах!»

«Надо же, как не повезло, – подумала я. – Он так хотел посмотреть программу про китов, и я тоже могла бы посмотреть ее вместе с ним. Но мне нужно проявить твердость!»

Я смотрела на его расстроенное лицо и не знала, что делать. А потом я сказала: «Кеннет, я не забыла, что произошло вчера… Я решила позволить тебе посмотреть программу!» И знаете, что он сделал? Он поцеловал мне руку!

– Скажите, Нелл, – перебил ее доктор Гинотт, – а почему вам кажется, что вы потерпели неудачу?

– Ну, я же проявила слабость. Думаю, что Кеннет теперь всегда будет пользоваться моей слабостью.

– Когда дело касается детей, я не стал бы волноваться о том, что будет в следующий раз. Это мы определяем, сможет ли ребенок воспользоваться нашими слабостями или нет… На мой взгляд, вы все сделали правильно. Вы почувствовали, что возможность разделить прекрасный момент с сыном гораздо важнее твердости. Вы доверились внутреннему голосу. Когда мы прислушиваемся к внутреннему голосу и нарушаем собственные правила, то чаще всего не ошибаемся. Нам редко удается проявить человечность, сказав: «Я передумала…», «Сегодня мы сделаем исключение…».

Я слушала и думала: «Как мне повезло! Я попала в уникальное общество! Со мной доктор Гинотт, который обладает колоссальными знаниями. Со мной женщины, которые преисполнены решимости не отступать – женщины, которые ни за что не хотят бить, наказывать, угрожать и оскорблять».

Сегодня я не услышала ничего типичного и даже знакомого. Ни одна из этих женщин не поддалась чувству мстительности. («Ты плачешь, потому что не получил новых кроссовок? Отлично! Я очень рада! Может быть, это станет для тебя уроком!»)

В то же время они не действовали по принципу «око за око». («Дэвид, ты считаешь, что бить брата можно? Значит, теперь твоя очередь получать побои».)

Эти женщины ни в чем не фальшивили. («Джоди, отбирая у тебя машинку, я страдаю сильнее, чем ты».)

Эти женщины не превращали проступок ребенка в его характеристику. («Значит, ты потеряла мои темные очки? Это меня не удивляет! Ты всегда была невнимательной и беззаботной».)

Эти женщины ни в чем не перегибали палку. («Винить можешь только себя, Диана. Еще раз опоздаешь, и никаких коньков на месяц!»)

Их реакции никогда не были не соответствующими ситуации. («Билли, если ты еще раз опоздаешь на школьный автобус, то останешься без карманных денег».)