Ольга Маховская - Американские дети играют с удовольствием, французские – по правилам, а русские – до победы. Лучшее из систем воспитания разных стран

– Ты меня не изводи. Все дети едят это!

– Давай не капризничай. Быстро съедай и пойдем по делам!

Рассказы о фундаментальной пользе еды понятны детям только после семи. До этого возраста на детей производит впечатление вид блюд, продуктов.

Еда и прием пищи – это универсальный способ восполнения сенсорного дефицита, в котором пребывает житель современного города.

Чем красивее будет сервирован стол, чем интересней беседа, тем больше «энергии» вы аккумулируете для дальнейших свершений. Энергетическая ценность продуктов не только в их химическом составе, но и в составе гостей за столом. Русская любовь к бесконечным застольям связана с тем упоительным, почти психоделическим счастьем, в которое мы погружаемся, перебрасываясь тостами, репликами, взглядами.

К сожалению, семейные обеды и ужины становятся редкостью. Каждый член семьи живет в своем режиме, общее пространство взаимодействия не формируется. А ведь с любовью накрытый стол – это домашняя Мекка, место паломничества, центр притяжения, место, где если не исполняются, то загадываются и обсуждаются желания.

Для детей это еще и волшебное место силы. Садясь за один стол с родителями, они встают из-за обеда чуточку взрослее и увереннее в себе.

Наша поговорка «Когда я ем, я глух и нем!», как все практики скорбного молчания в нашей культуре, увеличивает психологическую дистанцию между детьми и родителями. Сначала родители не хотят или не видят смысла что-то объяснять ребенку, считая его маленьким, потом ребенок, зная, что родителям нечего будет ему ответить, начинает скрывать свои мысли и чувства.

Отношения за столом строятся сверху вниз, родители могут говорить что-то детям, а дети родителям – нет. Совместный обед не сулит удовольствий, а является продолжением практики насильственного кормления, цель которого – не только подчинить ребенка, но и узурпировать его желания, его волю.

Конечно, я несколько преувеличиваю, утрирую некоторые национальные традиции кормления детей. Но если вернуться к выбранным мною образам Волка и Зайца, то трудно представить себе веселый обед, когда за одним столом сидят Волк и Заяц, Родитель и Ребенок. В культе замалчивания значимых событий (радостных или тревожных) я вижу много проблем. Когда ребенок вырастает, он теряется перед напором и хаосом жизни, потому что когда-то рядом не было родителя, который бы его успокоил. Вакуум вместо плотного защитного слоя родительской поддержки, с которой можно жить.

Русский литературный миф о еде в соответствии с моей «сословной» теорией культуры еды формировался писателями, а они всегда относились к элите, если и не по экономическому критерию, то по культурно-образовательному уж точно.

«Не откладывай до ужина того, что можешь съесть за обедом» – одна из шуток Александра Сергеевича Пушкина. Он любил простую еду с кислинкой вроде морошки, варенца, крыжовника или моченых яблок. Друг Пушкина Петр Вяземский почему-то не мог простить Пушкину двадцать съеденных за раз персиков, видел в этом склонность к приступам жора. Известно также, что Пушкин особо любил печеный картофель, которым его можно было заманить куда угодно. Особенно если к нему подать пирог с яблоком. Пушкину бы понравился «Макдоналдс» с его картошкой фри и пирожками.

Пушкин отличался сильным подвижным (сангвиническим) темпераментом, восторженным и чувствительным, очевидно предпочитая общение еде как таковой. Ел на ходу, а общался взахлеб, как и писал стихи. По утрам просил подавать чай, а после прогулки – простую кашу. К обеду – простой суп. И это при том, что Пушкин был знаком с изысками французской кухни. Кстати, в знаменитом ресторане «Пушкин» в Москве блюда, которые особо любил поэт, как правило, отсутствуют. Ресторанный бизнес навязывает псевдолитературные мифы о питании, под которыми бы не подписались писатели.

Равнодушием к еде отличался и Лермонтов. Дежурную детскую шутку друзья проделали с Лермонтовым, набив пирожки опилками. Поэту пирожки понравились. Подмены он не заметил. Так ему отомстили за вычурность и хвастовство. Лермонтов был интровертом, а для интроверта характерна сила установки, иногда абсурдная. Человек чувствует и видит не то, что есть на самом деле, а то, во что он верит или чего он ждет.

Происхождение Гоголя поставило его в сложное положение. Приехав с теплой, яркой, певучей Украины, где всегда любили нешуточно поесть, в холодный, промозглый, серый Петербург, где скорее любили изрядно выпить, Гоголь страдал от странного психического заболевания, которое сегодня назвали бы последствием культурного шока.

Культурный шок переживают люди, попавшие в страну, традиции, нормы, кухня которой противоречат нормам и ценностям страны исхода. Гастрономическое отторжение – первый признак культурного шока. Карикатурные описания богатых застолий персонажей позволяют предположить, что Гоголь осуждал российское чревоугодие. Чревоугодием страдает большинство героев «Мертвых душ». Выглядят они откровенно карикатурно.

Настоящей страстью Гоголя стала все-таки не славянская, а европейская кухня. А именно – итальянские макароны. Гоголь любил Италию, страну, такую же теплую и веселую, как его родная Малороссия, и стремился туда при первом удобном случае. Писатель готовил макароны сам, заправлял маслом, пармезаном и угощал всякого, кто проходил мимо. Говорят, что умучивал литературные круги этим своим увлечением. Удивительно, что этой страстью Гоголь не наделил ни одного из героев, оставив эту привилегию за собой. (Кстати, на макаронной диете сидит известная неувядающей красотой Софи Лорен. Твердые сорта пшеницы некоторых макарон быстро усваиваются и приносят в организм уникальные микроэлементы и витамины.)

Кроме того, Гоголь был неудержимым сладкоежкой и без конфеток и пряников не выходил из дома. Судя по воспоминаниям современников, Гоголь ел без передыху, а дома у него хранились несметные залежи варений, печений, крендельков, булочек, сухариков… Похоже, у Гоголя был сверхбыстрый обмен веществ, в горниле которого сжигалась высококалорийная еда.

А вот привычка пить чай, заедая бутербродами с сыром, восходит к Достоевскому. Классик любил поесть, и в хорошем расположении духа он в перерывах между чаем и обедом ел разнообразные блюда – орехи, апельсины, лимоны, рыжики, икру и французскую горчицу. Фрукты были всегда на столе у Федора Михайловича. Самым любимым его блюдом считалась вареная курица с теплым молоком (как сказали бы сейчас, белковая диета).

Когда же на писателя накатывала хандра, он просил бульон, телячий эскалоп, чай и вино. Так что слухи о писателе-страдальце, лишенном всяких удовольствий, преувеличены.