Юлия Ставрогина - Тени Петербурга

– Набережная реки Мойки 22а, – объявила я, расположившись на заднем сидении.

– Замечательно, – почти пропел старик.

Мы ехали по малознакомым мне улицам, пока не свернули на набережную канала Грибоедова. Здесь воспоминания нахлынули на меня, и острая боль пронзило что-то во мне с такой силой, что я предположила бы, что превратилась обратно в человека, если бы в тот момент мне было до этого дело. Большая Морская, потом направо на Невский, свернув с которого мы, наконец, направились вдоль Мойки по широкой дороге.

– Приехали.

Старичок остановил машину возле дома с вывеской отеля. Мой друг-навигатор подсказывал, что мне именно сюда и было нужно, и я вышла, расплатившись с водителем долларами, чему он, впрочем, почему-то был несказанно рад.

Моё новое жилище представляло собой реконструированный (надеюсь только, что не именно для меня) старинный особняк. Я обернулась: прямо за моей спиной красовалась Дворцовая Площадь.

– Бог мой, – прошептала я и, отвернувшись, быстро зашла во двор.

– Добрый день, – обратился ко мне во дворе мужчина в форме охранника, – вы что-то ищете?

– Здравствуйте.

Достав документы, я предъявила ему их, и он улыбнулся. От улыбки усы на его лице чуть пошевелились.

– У вашей квартиры есть отдельный вход с улицы, но если вы хотите зайти через парадную…

– Да, – поспешно отозвалась я, – решив не терзать себя больше видом Зимнего.

Охранник выбрал из связки моих ключей тот, которым следовало открыть дверь. Поблагодарив его, я, наконец, зашла внутрь. Новый ковер, сверкающий металлической отделкой лифт, сильный запах дерева и лака, исходящий от перил уже не сильно поразили меня.

Дизайн квартиры, в которой мне предстояло жить, выполнен был в стиле неоклассики. Если бы меня спросили, с чем можно сравнить неоклассику, я бы ответила, что с автомобилем представительского класса: много свободного места, а каждый предмет в интерьере находится точно на своем месте.

Войдя в безупречную деревянную дверь (такими были все двери в квартире), я прошлась по квартире, которая теперь стала моей собственностью. Она оказалась огромной. Из холла я прошла в кухню с потрясающим белым гарнитуром и гигантским шкафом с самой разнообразной посудой. У одного из трех огромных окон, размещалась обеденная зона с небольшим круглым столом и несколькими стульями вокруг него. Два небольших серых дивана, поставленных друг к другу под прямым углом и деревянный журнальный столик образовывали гостиную зону. Два высоких книжный шкафа и камин между ними занимали единственную стену, в которой не было проделано окно, целиком.

Вроде бы все, что необходимо для жизни (а для неприхотливого образа жизни вампира тем более) я уже увидела, но лестница, ведущая на второй этаж, давала мне понять обратное. Джакузи, санузел и душевая, отдельная гардеробная комната – Фицалан, кажется, пытался предоставить мне все, чего я лишилась, покинув Миннеаполис. Уже почти перестав на него сердиться, я заглянула в последнюю комнату, которая по логике должна была оказаться спальней.

В догадках я не ошиблась, но первое, что я увидела, открыв дверь – Зимний дворец. Ему не изменили ни форму, ни цвет, поэтому он словно вынырнул из прошлого, чтобы послужить мне напоминанием о том, что я потеряла. Как маленькая девчушка, а не ста двадцатилетний вампир, я села на корточки прямо в дверном проеме и прикрыла свои сухие глаза ладонями.

Первый бал в 1904 году состоялся всего через восемь дней после встречи нового года. Соскучившаяся по столь масштабным мероприятиям моя матушка начала подготавливать наши наряды ещё задолго до праздников. Портниха и две швеи, можно сказать, жили в нашем доме, отвлекаясь от работы лишь для еды и сна.

За всё время изготовления моего платья, я примеряла его несколько десятков раз, но всё равно едва узнала, когда увидела себя наряженной в огромном зеркале. Светло-голубая атласная ткань приятно касалась моих ног, сильно расширяясь к низу. Платье упиралось подолом в пол, и его приходилось поддерживать, чтобы не наступить на край. Держать кусок ткани, слегка оголяя носки бальных туфель – в этом было что-то сдержанно-кокетливое, поэтому особенно мне нравилось. Но больше всего в моем новом наряде меня восторгала ажурная ткань поверх основной. Мне казалось, она прибавляла моему образу романтичности и загадочности.

Платье, по всем правилам, оставляло открытыми мои плечи и грудь, которую мама украсила одним из наших семейных ожерелий. Даже мой отец, который обычно оставался равнодушным к моим и маминым нарядам, в тот день пробормотал, увидев меня:

– Charmant!

Мама же, исполнившись гордостью, заплатила швеям и портнихе почти вдвое больше обычного. Она излучала радость, и выглядела довольнее, чем я сама. Меня не слишком волновали балы, ведь я побывала уже на пяти, но платье, безусловно, мне очень понравилось.

– Необыкновенно мила, – сказал отец, снова удивив меня, когда мы уже садились в экипаж.

Расхваленная и покрасневшая я пребывала в каком-то особом состоянии. С одной стороны, повторюсь, я не испытывала ни к танцам, ни к кавалерам особого интереса, свойственного моим ровесницам. Но все же мне безумно хотелось произвести впечатление на присутствующих там высокородных особ, а на императорском балу других и не следовало ожидать.

Передать, что творилось на Дворцовой площади в тот день, невозможно. Стоял поистине лютый мороз, и едва я вышла из экипажа, мои зубы тотчас принялись колотиться друг о друга, отнюдь не добавляя мне изящности. Так, с часто подергивающейся нижней челюстью, я стояла и восхищенно взирала на огни фонарей и праздничных гирлянд, которыми украсили площадь. Дворец также весь светился огнями. Как завороженная, я бы стояла там, вероятно, до того момента, пока не превратилась в огромную ледышку, если бы родители, наконец, настойчиво не попросили меня войти во дворец.

Мы прибыли довольно рано, одними из первых. Император уже вышел встречать нас с двумя своими старшими дочерьми, одетыми в очень простые белые платьица.

– Её Величество спуститься к полонезу, – объявил он папе и маме после приветствия.

Меня не удивило бы, если бы Александра Федоровна вообще не вышла к гостям, так как императрица уже тогда слыла затворницей, недолюбливающей российскую знать. Лично я не видела в её нелюбви ничего особенного, пока она не вставала на пути у моего счастья и веселья, но родители, видимо, остро переживая пренебрежительное к себе отношение, иногда очень жестко критиковали Государыню.

В тот вечер я предпочла, поклонившись Николаю Александровичу и великим княжнам, занять наиболее удобное место, чтобы следить за прибывающими гостями. К моему счастью, совсем скоро ко мне присоединилась моя подруга – Вера Берг. Она очень тихо, но чрезвычайно оживленно принялась обсуждать наряд и прическу каждой входившей дамы, тогда как традиционное белоснежное платье самой Верочки не претендовало на оригинальность.