Николай Кузьмин - Пленник моря. Встречи с Айвазовским

Замечательно, что о даровании Куинджи сообщил Айвазовскому, как он нам рассказывал, мариупольский негоциант Аморетти, когда этому даровитому художнику было лет четырнадцать. Иван Константинович, уступая просьбам Аморетти, согласился взять Куинджи к себе в мастерскую, для наглядного ознакомления с основными правилами живописи. Живя в имении Айвазовского Шах-Мамай, Куинджи копировал его картины под руководством Фестлера, работавшего в студии Айвазовского. По просьбе Ивана Константиновича, Куинджи пробыл четыре месяца в его мастерской, уехал в Мариуполь, оттуда в Петербург, где и поступил в академию. Кроме упомянутых трех художников, картины Ивана Константиновича копировали еще много более или менее даровитых любителей живописи, но учеников, в полном смысле этого слова, у него не бывало. По отзывам художника ко мне в письмах, юг России и Крым изобилуют самородными талантами по всем отраслями искусства, школа живописи в Одессе могла бы служить богатым рассадником отечественных дарований; и если бы эта мысль Айвазовского осуществилась тридцать лет тому назад, то ныне радовались бы благотворным наследством подобного рода учреждений.

В последний приезд мой в Ялту мне самому довелось во время одной из моих верховых поездок в Алупку случайно зайти в одну татарскую саклю, где жил старик-сапожник с 12-летним внуком. Стены сакли были сплошь покрыты рисунками карандашом и простыми красками – преимущественно морскими видами и снимками с кораблей, а также довольно недурно срисованными видами деревни Алупки, парка и Львиной террасы дворца. Из разговора со стариком я узнал, что эти рисунки – работы его мальчика-внука. Мальчик оказался очень смышленым и талантливым татарчонком, и я обещал рассказать о нем Айвазовскому. Иван Константинович был так добр, что, увидя его рисунки карандашом (несколько из них сохранились у меня и теперь), обещал с полной готовностью помочь ему, если он окажется способным. Через некоторое время, приехав в Алупку, я зашел в саклю утолить жажду и застал в ней и мальчика, и деда его в восторге от присланного Айвазовским подарка: ящика с красками и целой стопки роскошной бумаги…

Встречи с И. К. Айвазовским. Посещение его в Вербное воскресенье 1800 г. Сеанс портретиста И. К. по приезде из Зимнего дворца. Рассказ Айвазовского о своих портретах. Кипренский и его портрет Пушкина. Портрет И. К., написанный им самим (1898 г.). Анекдот о турецких орденах и армянской резне. Ландыши. Женщины из Нью-Йорка с камелиями и успехи в Италии. 8000 р. на памятник герою Котляревскому. Запрестольный образ и постройка храма. Письмо к Булгакову. Встреча с Францем Листом. Несчастье с композитором.

Я часто видел Ивана Константиновича Айвазовского во время последнего приезда его в Петербург, встречая его на выставках и много раз навещая его, подолгу беседуя с ним о вопросах искусства и расспрашивая его о пришлой жизни, в блестящие воспоминания о которой, как все старики, он часто любил погружаться. Теперь эти встречи и посещения слились бы в моем воспоминании в одно, если бы не запись, которую я имею обыкновение вести обо всех встречах и более или менее знаменательных разговорах.

В одно из моих посещений знаменитого мариниста, как припоминаю, именно в последнее перед отъездом его на юг, в Вербное воскресенье прошлого года, я застал у него одного досужего портретиста, который чертил и набрасывал угольком в свой альбом незабвенные черты русского художника. «Сеанс» затянулся слишком надолго, и Иван Константинович выглядел очень утомленным; по крайней мере, я никогда раньше не видел его таким и поразился внутренней этой перемене. Накануне того дня я видел его еще бодрым, веселым и полным жизни и оживления и застал его только что возвратившимся из Зимнего дворца, за палитрой, с кистью в руках, заканчивающим чуть ли не десятую картину, как он говорил. Но в этот раз я не заметил обычного, присущего художнику и хорошо всем знакомого оживления; зато разговор принял интересный характер. Заглянув в альбом, я был поражен, увидя там какую-то нелепую безобразную кляксу, на которой И. К., покрытый морщинами, с преждевременно сомкнутыми веками, выглядел очень непоэтично. Портрет этот появился скоро на страницах одного из петербургских журналов и вызвал общее недоумение у лиц, знавших и встречавших в последний приезд в Петербург покойного художника. Как-то невольно разговор зашел по этому поводу о портретах, и И. К. Айвазовский стал нам рассказывать о своих портретах. Как всегда, во время последнего своего приезда в Петербург И. К. Айвазовский с веселым оживлением стал вспоминать о той редкой чести, которая выпала на его долю во Флоренции, где портрет его помещен в знаменитой галерее художеств, Палаццо Питти, рядом с Леонардо да Винчи и Микеланджело, величайшими мастерами западноевропейской живописи. Из русских художников в галерею попал только Кипренский, знаменитый портретист 20-х годов. «…Да, помнится, только один он, – сказал И. К. – Я даже был очень удивлен, не найдя там больше ни одного портрета наших художников, даже таких крупных, как покойный друг мой профессор Брюллов и Иванов. Оба хорошо известны в Италии и долго в ней жили. Что же касается Репина, то теперь, я думаю, его портрет поместили туда по заслугам, которые я бесспорно всегда признавал и признаю за этим сильным вождем и создателем целой школы художников, маленьких „Репиных“, изо всех сил старающихся теперь подражать ему». По этому поводу И. К. вспоминал недавно еще и о замечательном портрете А. С. Пушкина кисти Кипренского, который имеет целую историю и по сходству является одним из лучших портретов поэта, а по мнению художника, как современника Пушкина, «наиболее схожим с ним по своей духовной мощи и красоте». Вспомнив во время одной из наших встреч о громадном портрете И. К. Айвазовского, который пришлось видеть мне еще в 1898 году в доме художника, в Феодосии, на устроенной им в одном из залов своей квартиры выставке картин, написанных им в течение лета, – я спросил, где она находится теперь, и узнал, что исполинский портрет перенесен им в одну из комнат, примыкающих к его замечательной галерее картин. Портрет этот, высотой без рамы в 7–8 аршин, поставлен был, как теперь помню, прямо против входа в зал и поражал тогда всех своей исполинской величиной и изумительным сходством. На нем маститый художник изображен был во весь рост в задумчивой позе, с лентой через плечо. Большинство из посетителей выставки, среди которых был один наш известный художник и симферопольский уездный предводитель дворянства г-н Княжевич, были прямо поражены сходством. И. К. Айвазовский написал этот портрет в 10 дней, и по сходству он не уступает портрету кисти Крамского. Сравнение это легко было сделать, перейдя в картинную галерею И. К., где находится над дверью портрет работы Крамского. Когда заговорили об этом портрете, И. К. мгновенно оживился, нервно засуетился, отыскивая в одной из папок привезенные из Петербурга большие фотографические снимки с этого редкого у нашего художника по красоте и удачному исполнению портрета, вызвавшего в свое время столько толков и разговоров в Крыму. Показывая его нам, он долго смеялся, что ему пришла фантазия, вследствие общих настояний знакомых, написать портрет на старости лет самому, смотря на себя в зеркало и изобразив себя во всех регалиях, званиях и лентах единственный раз в жизни.