Array Коллектив авторов - Притяжение Андроникова

Неизменно вдохновляло Андроникова творчество крупнейших отечественных дирижёров – от Гаука, Мравинского и трагического Микеладзе до Светланова, Рождественского, Темирканова, Симонова. Со всеми Ираклий Луарсабович был знаком, старался не пропускать их выступлений, как и концерты, на которых искры виртуознейших пассажей высекал «волшебный смычок» скрипача Леонида Когана. Нежную привязанность хранил Андроников к великим голосам России – Ивану Козловскому и Надежде Обуховой. Четверть века дружил с мастером народно-сценической хореографии Игорем Моисеевым, восхищался звёздами классического балета – Галиной Улановой, Мариной Семёновой, Алексеем Ермолаевым, Вахтангом Чабукиани. Зорко следил за успехами Екатерины Максимовой и Владимира Васильева.

Это современники. А сколько признательности питал он к музыкантам прошлого! Его герои – Глинка и Чайковский, Бетховен и Лист, Шаляпин и Ершов и ещё многие, многие другие. Рядом с этими гигантами простые оркестранты, администраторы, работники музеев и музыкальных библиотек. В своих рассказах, очерках, статьях Ираклий Луарсабович высвечивал их, скрытое от поверхностного взгляда, но честное и преданное служение искусству.

Они платили ему взаимностью. Вот письмо из Московской филармонии: «Дорогой Ираклий Луарсабович! Нас очень радует, что Вы, слава Всевышнему, стали себя лучше чувствовать, приятно Вас видеть по телевидению, в кино и наслаждаться Вашими умными статьями и воспоминаниями в прессе; однако нас очень огорчает невозможность пока Ваших выступлений на эстраде зала имени П. И. Чайковского, мы всё же верим, что тысячи жаждущих услышать Вас в живом общении со зрительным залом дождутся этого момента и Вы снова предстанете перед многочисленными почитателями Вашего всеобъемлющего таланта, – в этом случае мы не сомневаемся, что первый после Вашего выздоровления литературный вечер будет только в нашем зале, где Вас крепко и душевно любят не только зрители, но и все работники зала и, уж конечно, руководство» [102].

В каком бы качестве ни появлялась музыка – на первом плане или подспудно, характеризуя действующих лиц и обстоятельства повествования, как блестящая оценка сочинений и их трактовки или поражающий меткостью и глубиной проникновения портрет конкретного исполнителя – она была излюбленным мотивом в творчестве Андроникова.

Книга «К музыке», чьё название так удачно позаимствовано из песни Франца Шуберта, вобрала в себя значительную часть созданного писателем на эту тему. Читая её, поражаешься наблюдательности, интуиции, профессиональным знаниям автора. Недаром строгий во всём, в том числе и в высказываниях, Е. А. Мравинский считал, что Андроников относится к тем редким людям, кто может по-настоящему точно и образно выразить чувства, разбуженные музыкой.

Сама структура книги многообразна и стройна. Она открывается тремя работами, так или иначе связанными с И. И. Соллертинским («Первый раз на эстраде», «Воспоминания о Большом зале», «О Соллертинском всерьёз»). Далее идут пять рассказов о Ф. И. Шаляпине. Ключевой из них – «Полное собрание исполнений» – посвящён антологии записей, выпущенной фирмой «Мелодия» к 100-летию гения оперной сцены. На немногих страницах этого замечательного исследования Андроникову удаётся приблизиться к объяснению законов, с которыми он связывает воздействие шаляпинского искусства: артистизма, одухотворения роли, выявления смысловой и выразительной стороны интонации, драматургической функции слова.

Следующие затем сочинения, казалось бы, далеки друг от друга. Рассказ «В Троекуровых палатах» – экскурсия по музею музыкальной культуры имени М. И. Глинки. В очерке «Об одном письме П. И. Чайковского» решается проблема этических взаимоотношений людей искусства. Но эти работы перекликаются между собой и с предшествующими главами посредством «крупных планов», которыми у Андроникова выхвачены важные экспонаты музея имени Глинки – партитура оперы «Евгений Онегин», написанная рукой композитора, коллекция фотопортретов Шаляпина.

Центральное место в книге занимает большая статья «Разгадка тысячелетней тайны», где автор с присущим ему детективным азартом шаг за шагом развёртывает историю открытия и расшифровки древней грузинской нотации.

Рассказ «О русских тройках», то есть воплощении этого сюжета в поэзии и музыке, подготавливает повествование о выдающихся исполнителях и творческих коллективах. А два очерка о любимом поэте Андроникова («Вальс Арбенина» и «Музыкальность Лермонтова») предваряют завершающий раздел сборника, в который вошли рассказы, часто исполнявшиеся писателем с эстрады, – «В гостях у дяди», «Римская опера» и диптих об А. А. Остужеве. Одна из его частей «Горло Шаляпина» ассоциативно возвращает читателей к началу книги, а нас – к мысли об интонации.

Действительно, овладение интонацией Андроников считал одним из основополагающих исполнительских законов и секретов Шаляпина («…сила его пения заключена в точной интонации, в верной окраске слова и фразы» [103]). Не потому ли, что и сам Ираклий Луарсабович пользовался ею мастерски?

Понятие интонации имеет множество толкований. В метафорическом значении своя интонация присуща каждому большому писателю. Вспоминается эпизод из повести К. Г. Паустовского «Золотая роза», где говорится о стремлении И. А. Бунина «найти звук», то есть уловить ритм и особое звучание прозы.

Интонация организует музыку, рождает содержание музыкального произведения. То же и в устной речи: интонация формирует смысл сказанного. Андроников тонко чувствовал и описывал это явление: «Только в устном рассказе, только в живой речи, как человек сказал, превращается – в что человек сказал, ибо интонация может придать слову множество новых смыслов и даже обратный смысл» [104].

Совершенное постижение интонации он находил у непревзойдённого художника устного слова В. Н. Яхонтова: «Яхонтовские интонации всегда по-новому и неожиданно освещали текст – словно слой старого лака смывался и знакомые слова приобретали свежесть и новизну» [105]. Поразительным образом эта мысль перекликается с мыслью театрального критика Н. А. Крымовой, писавшей уже о самом Ираклии Луарсабовиче: «Андроников знает многие тайны интонирования. У него по-разному звучат даже имена: Лермонтов, Шаляпин, Штридри. Каждое – на свой, особый лад, кажется, окружённое своим воздухом – воздухом знания» [106].

Интонации Андроникова сугубо индивидуальны, узнаваемы и в то же время новы, неожиданны, гибки. Свойственное ему живое импровизационное начало опрокидывало устоявшиеся штампы. Схожесть героев его устных рассказов с их прототипами строилась на имитации тембра, характерных речевых оборотов и темпоритма фраз, но в наибольшей мере на «уловлении интонационной структуры речи» [107]. Различно воспроизводил он мягкие грузинские ноты у генерала Чанчибадзе, непривычную сухость русского языка у немецкого дирижёра Штидри, округлое волжское произношение Горького, специфический «иностранный акцент» глухого Остужева, заикание Певцова.