Мэттью Стерджис - Обри Бердслей

Неотредактированная обложка для журнала «Савой» (1895)

В воспоминаниях Йейтса есть упоминание о том, что у Обри в течение некоторого времени были серьезные отношения с женщиной [108]. Он же пишет, что однажды рано утром Бердслей пришел к Саймонсу в Фонтейн-корт в обществе девушки, которую называл Пенни Плэйн. Обри был пьян после ночной пирушки, а в этом состоянии его мысли постоянно возвращались к несправедливому увольнению из «Желтой книги», хотя оно произошло полгода назад. В то утро в прихожей Саймонса Бердслей долго рассматривал свое лицо в зеркале. Что нового он там увидел, неизвестно, но Обри почему-то впал в тоску. «Да, да, – стал бормотать он. – Наверное, я похож на содомита… Но ведь на самом деле я не такой!» – внезапно воскликнул он. Далее, по словам Йейтса, Бердслей обрушился на своих предков, начиная с Уильяма Питта, – обвинял их во всевозможных грехах и возлагал на них вину за свое нынешнее бедственное положение.

Обри всеми доступными ему способами пропагандировал свое духовное противостояние с Уайльдом в собственных работах. В «Истории Венеры и Тангейзера» имелись аллюзии на опозоренного драматурга: гротескная фигура толстой служанки Венеры с «сиплым дыханием… нечистой кожей… большими отвисшими щеками и многочисленными подбородками» и голосом, исполненным «елейной похотливости», могла кому-то напомнить Уайльда. Иллюстрация автора подчеркивала это сходство. Также возможно, что знаменитое описание неистовым Оскаром его связей с юношами как «пиршеств с пантерами» нашло ироническое отражение в облике гостей Венеры, на плечи которых были наброшены шкуры пантер [21].

Вскоре после возвращения в Лондон Бердслей стали искать встречи с Эдмундом Госсе – своим крестным отцом в литературе. Обри патетически заявлял, что хочет получить у него благословение на издание их нового журнала. Работа над ним была в самом разгаре, как и над рисунками. Уединение в шикарных апартаментах и возможность располагать собой, ни с кем не считаясь, способствовали сосредоточенности. Обри хвалился, что успевает делать поразительно много. В «Савой» он планировал дать три иллюстрации для первой части новеллы «Под холмом» и шесть других рисунков, а его новый стиль требовал невероятной кропотливости и бесконечного терпения. Кроме того, были и другие обязательства.

Считать, что увольнение из «Желтой книги» оставило бы Бердслея не у дел, не произойди встреча со Смитерсом, неверно. Лейн, вернувшись из Америки и осознав последствия своих действий не только для Обри, но и для собственного бизнеса, попытался свести потери – материальные для себя и моральные для Бердслея – к минимуму. О том, чтобы вернуть художника на его должность, не могло быть и речи, но Лейн заказал Обри две книжные обложки [109]. Бердслей принял предложение и при этом настоял на весьма выгодных для себя условиях. Несколько независимых издателей и газетных редакторов тоже увидели свой шанс в разрыве художника с ежеквартальным изданием Bodley Head . Хейнеманн заказал ему плакат. Пеннелл попросил внести свой вклад в антологию стихов и рисунков, прославлявшую деятельность совета Лондонского графства [110], а в The Studio поспешили опубликовать цветную литографию «Изольда». Элкин Мэтьюз попросил Обри сделать фронтиспис для одного из романов, которые он предполагал издать. Вероятно, злость побудила Бердслея предложить Мэтьюзу «Черный кофе» – один из рисунков, исключенных из пятого выпуска «Желтой книги». Он знал, что с него сделали печатную форму, но, видимо, не сказал об этом. Здесь нельзя не увидеть элемент мести, так как право на репродукцию рисунка, как и сама форма, по-прежнему принадлежали Лейну.

Впрочем, увидев «Черный кофе», Мэтьюз счел его непригодным для фронтисписа. Действительно, рисунок не имел никакой связи с романом. Лейн, конечно, узнал о намерениях своего бывшего художественного редактора, но готов был поверить, что инициатором попытки того, что сегодня мы называем пиратством, выступил Мэтьюз. Бердслей с удовольствием рассказал Смитерсу о жаркой схватке Лейна с Мэтьюзом, после чего сделал для Элкина новый рисунок – с мечом, приставленным к груди некоего героя, причем, по словам Мэтьюза, в качестве натурщика выступил сам автор – Уолт Радинг.

В октябре на выставке Королевского общества портретистов появился портрет Бердслея работы Бланша. Сам Обри прислал акварель – даму на лошади, сказав, что это портрет графини д’Армальяк, но, скорее всего, сию аристократку он выдумал. Другими словами, Бердслей оставался верен себе и поддерживал интерес к собственной персоне у публики не раз проверенными и приносящими желаемые результаты способами [22].

Рисунок для буклета журнала «Савой» (1895)

Материалы в «Савой» были собраны, и предстояло сделать рекламный буклет журнала. Бердслей предложил поместить на него Пьеро, расхаживающего по сцене с первым номером нового издания в руке, и впоследствии перенести этот рисунок на титульный лист. Смитерсу образ показался неинтересным. Он сказал, что Джону Булю [111]нужно что-то посерьезнее и поосновательнее. Тогда Обри моментально превратил грустного Пьеро в самого Джона Буля. Новый рисунок, который все сочли превосходным, напечатали на розовой бумаге вместе с редакторским уведомлением Саймонса и выходными данными будущего издания: «120 страниц текста… шесть или больше полосных иллюстраций, независимых от него, плюс проиллюстрированные художниками статьи». Тут же была указана цена «Савоя» – 2 шиллинга 6 пенсов, то есть наполовину меньше, чем стоимость «Желтой книги». 80 000 экземпляров буклета – бо́льшая часть тиража – разошлись к тому времени, когда Джордж Мур, внимательно изучивший рисунок, обнаружил, что Джон Буль пребывает в состоянии, как он постарался поделикатнее выразиться, начального полового возбуждения. Выпуклость на его брюках была маленькой, но безошибочно узнаваемой… Мур, указанный в буклете как один из авторов, возмутился этой выходкой Бердслея, которая могла похоронить журнал до того, как он родится.

Мур решил посоветоваться с Эдгаром Джепсоном – своим молодым другом и соседом, который сам надеялся стать автором «Савоя». Они встретились на квартире Джепсона в Кингз-Бенч-Уолк. Собственно, это был целый военный совет – на встрече кроме Мура присутствовали Герберт Хорн, Бернард Шоу и другие мэтры. Праведный гнев Мура и Джепсона разделяли не все, но все сожалели о том, что Обри опять дал повод говорить о себе как об эротомане. Тем не менее следовало что-то предпринять. Шоу выбрали полномочным представителем, которому предстояло выступить от лица шокированных авторов. Драматург пошел к Смитерсу и потребовал не распространять оставшиеся экземпляры буклета. Смитерс удивился: он-то пришел в восторг и считал, что пикантный рисунок только усилит ожидание выхода в свет нового издания. Однако издатель вовсе не собирался противопоставлять свою позицию позиции будущих авторов и дипломатично согласился не распространять буклет, отметив про себя, что почти весь тираж уже разошелся.