Мэттью Стерджис - Обри Бердслей

Снимок Поллитта в образе женщины был выставлен на фотосалоне рядом с фотопортретом-«гаргульей» Бердслея работы Эванса. Возможно, это и подтолкнуло Поллитта к знакомству с художником. Он прислал Обри письмо с просьбой сделать для него экслибрис. Несмотря на публичное заявление Бердслея больше не заниматься такой работой, он согласился и назначил встречу.

Судя по всему, Бердслей сразу заинтересовался представителем золотой молодежи, который был на несколько месяцев старше его, но все еще продолжал учиться. У Поллитта было много того, чего не хватало Бердслею и чем ему очень хотелось обладать: приятная внешность, здоровье, богатство, хорошее образование. Имелось у них и кое-что общее: молодость, позерство и восхищение творчеством – у Бердслея своим, у Поллитта – тоже его. Это стало хорошей основой для новой дружбы, отличавшейся от полусопернических отношений с Бирбомом, Сикертом и Ротенштейном или от квазиродственных отношений с Раффаловичем и Смитерсом.

Здоровье Бердслея немного улучшилось, и он снова взялся за работу. В середине августа Обри сказал, что поедет путешествовать по всему свету, хотя это было попыткой выдать желаемое за действительное. Судя по всему, он ненадолго съездил в Германию, желая проникнуться ее атмосферой, чтобы в ближайшем будущем вернуться к «Истории о Венере и Тангейзере». Возможно, его также вдохновили рассказы Раффаловича и Грея. Нам почти ничего не известно о немецком маршруте Бердслея. Вероятно, он посетил Мейер-Грефа в Берлине и обсудил с ним возможность участия в периодическом издании Pan, а также останавливался в гостинице Englischer Hof в Кёльне. Во всяком случае, Обри пользовался ее писчей бумагой для своих сочинений. Одним из манерных жестов Бердслея в то время было заявление, что он не может рисовать нигде, кроме Лондона, поэтому пришлось отдать дань литературе и работать над комментариями к «Истории о Венере и Тангейзере».

Он решил, что книгу, несмотря на давнишнюю договоренность с Лейном и анонсы в его каталогах, будет издавать Смитерс и сначала она появится в виде серийных выпусков в новом журнале. Чтобы этот план было легче воплотить в жизнь, Бердслей предполагал переименовать свое сочинение в «Королеву в изгнании», заметив, что под таким названием Лейн даже не заподозрит, что это его книга.

Ближе к концу августа он приехал в Дьеп и встретился там с Саймонсом и Кондером. Смитерс курсировал между Англией и Францией. Ожидалось также прибытие Доусона и Герберта Хорна. Обри поселился в Hôtel Sandwich и отправил Мэйбл телеграмму с предложением присоединиться к нему [16].

В 90-е годы XIX столетия Дьеп обладал волшебной аурой, гордясь своим романтическим прошлым и предлагая восхитительное настоящее. Это был курорт для королей и императоров, художников и музыкантов. Его посещал Делакруа. Лист провел здесь целое лето. При этом городок еще не был облюбован обывателями и модниками обеих столиц – Парижа и Лондона. Здесь сохранилась благочинность старого нормандского морского порта с рыбным и овощным рынками, замком, двумя старинными церквями и гостиницами на набережной. Центром городской жизни стало казино и веранда перед ним. Здесь собирались все – по утрам у купальни, в отдельные вечера на балах и концертах и ежедневно за игорными столами. Даже азартные игры выглядели мило: отдыхающие ставили деньги на «лошадок» на миниатюрном механическом ипподроме.

Дьеп был популярен среди французской буржуазии, а также у некоторых аристократов и респектабельных англичан. Наряду с этим имелась литературно-художественная «прослойка», к которой принадлежал Бердслей. Эта группа была необычной в том смысле, что являлась многонациональной. Одним из ее светил стал Фриц Таулоф, огромный рыжебородый норвежский художник, живший здесь с женой и двумя детьми. Таулоф – крупнейшая фигура скандинавского искусства конца XIX века – выступал за самостоятельную ценность искусства и распространение его за пределы круга интересов обывателей. Он в основном работал над городскими пейзажами, всегда на открытом воздухе, изображая идущих по улицам людей. Кроме того, Таулоф славился своими зимними работами и особенно изображением снега.

Душой общества был француз Жак-Эмиль Бланш. Его семья владела виллой в Бас-Форт-Блан, и там часто собирались писатели и художники. Стены виллы украшали картины Дега, Коро и Мане. В студии, где он работал, Бланш повесил сцены из легенды о Тангейзере Ренуара. А в конце сада стояла небольшая беседка, где текли неторопливые разговоры и устремлялись в полет новые идеи…

Бланш, воспитанный во французской традиции интеллектуального гостеприимства, чувствовал себя обязанным приглашать молодых английских художников и писателей, которые приезжали в Дьеп, и знакомить их с французскими собратьями по перу и кисти. Он рано признал гений Сикерта, искал знакомства с Кондером, увидев его картины в Париже и восхитившись ими, и подружился с Саймонсом. Бердслей, приехав в Дьеп, немедленно попал в этот круг.

Бланш отнесся к Обри настороженно. Ему не нравились работы Бердслея, и он не одобрял его связи с легкомысленным изданием Couttier Français. Тем не менее молодой англичанин его очаровал. На Бланша произвели неизгладимое впечатление познания Бердслея во французской литературе, его почтение к Корнелю, Мольеру и Расину, способность цитировать их произведения и, разумеется, любовь к Жорж Санд, Шатобриану и Бальзаку. Дед Бланша имел честь быть представленным Бальзаку и общаться с ним, но, по замечанию француза, Бердслей знал персонажи «Человеческой комедии» как членов собственной семьи. Помимо личного обаяния и эрудиции Бланш оценил стиль англичанина. Ему импонировало то, что Обри, одаренный самыми чудесными способностями, был рад коротать время за серьезными разговорами и шутками, акцентируя внимание собеседников на своих остротах постукиванием толстой трости и на ходу сочиняя «такие откровенные истории, что лучше бы он рассказывал их по-гречески» [17].

Бердслей стал часто сиживать в беседке на вилле в Бас-Форт-Блан и оказался желанным гостем в студии Бланша. Отметим, что этот художник, как и сам Обри, не получил специального образования и может рассматриваться как самоучка. В начале карьеры его поддерживали Фантен-Латур и Мане. Жак-Эмиль Бланш стал популярным живописцем в артистических, интеллектуальных и буржуазных кругах в конце XIX столетия. Его полотна, безусловно, являются лестным отражением окружающего мира. Работы Бланша написаны в блестящей технике, мягкие мазки и приглушенная цветовая гамма его портретов напоминают технику Эдуара Мане и английских художников XVIII века, в первую очередь Томаса Гейнсборо.