Огюст Роден - Беседы об искусстве (сборник)

Несмотря на то что некоторое время спустя он присоединился к мнению знатоков, единодушно одобривших мою работу, он все же не хотел поверить, что бюст остался в точности таким же, каким был, когда я уносил его из дома. «Вы ведь многое подправили, не так ли?» – повторял он не раз. На самом же деле я и пальцем не дотронулся до своего творения.

Роден, протянув ладони вперед, закрыл одной знаменитый вихор, а другой – бородку и спросил меня:

– А теперь какое впечатление он на вас производит?

– Ну, скажем, римский император.

– Именно этого я и ждал от вас. До Рошфора мне никогда не доводилось встречать классический латинский тип в столь чистом виде.

Если убежденный противник Империи еще не догадывается о своем парадоксальном сходстве с профилями римских цезарей, держу пари, это его заставит улыбнуться.

Когда хозяин мастерской в ходе разговора упомянул Далу, я мысленно представил его бюст работы Родена, выставленный ныне в Люксембургском дворце.

Лицо, отмеченное гордым вызовом, тощая жилистая шея выходца из парижского предместья, кустистая борода ремесленника, нахмуренный лоб, насупленные брови бывшего коммунара – весь пылкий и высокомерный облик непримиримого демократа. Впрочем, благородный взгляд больших глаз, изящно очерченный овал выдавали страстного поклонника Красоты.

На заданный мною вопрос Роден ответил, что работал над бюстом в ту пору, когда Далу после амнистии возвратился из Англии на родину.

– Бюст никогда не принадлежал ему, так как наши отношения прекратились вскоре после того, как я представил его Виктору Гюго.

Далу был крупным художником, многие его работы, выполненные в превосходной декоративной манере, напоминают лучшие скульптурные композиции семнадцатого века.

Его наследие сплошь состояло бы из шедевров, не питай он слабости к официальным почестям. Ему хотелось прослыть Лебреном Третьей республики [89]и играть партию первой скрипки в оркестре современных художников. Он умер, так и не достигнув осуществления своей мечты.

Невозможно работать на двух поприщах одновременно. Те усилия и время, что он тратил на поддержание полезных связей, на то, чтобы играть некую роль в обществе, были потеряны для искусства. Интриганы ведь отнюдь не глупы: если художник захочет конкурировать с ними, ему придется положить на это столько сил, что для работы уже ничего не останется.

Кто знает, если бы Далу вообще не покидал своего ателье, продолжая мирно работать, он сотворил бы шедевры столь ослепительной силы, что по большому счету то художественное первенство, на завоевание которого он истратил весь свой талант, ему было бы присуждено безоговорочно.

Его амбиции между тем не остались неудовлетворенными – созданием одного из наиболее выдающихся шедевров нашего времени мы обязаны именно его влиянию на парижский муниципалитет. Благодаря Далу – несмотря на упорное сопротивление административных комиссий – настенные росписи парадной лестницы в префектуре заказали Пюви де Шаванну [90]. И вы помните, какой божественной поэзией озарены фрески великого художника в муниципальном здании.

С этими словами Роден повернулся к бюсту Пюви де Шаванна.

Те, кто знал этого художника, могут оценить поразительное сходство творения Родена с оригиналом.

– Он держался с высоко поднятой головой, – заметил Роден. – Его массивная округлая голова, казалось, была предназначена для шлема, а выпуклая грудная клетка – для доспехов. Легко представить его в битве при Павии [91]рядом с Франциском I, сражающимся за честь Франции.

В этом бюсте есть что-то от аристократа древнего рода; широкий лоб и великолепные брови выдают философа; спокойный взгляд, устремленный вдаль, характерен для выдающегося декоратора и утонченного мастера пейзажа.

Из всех современных художников, к творчеству которых тяготеет Роден, именно к автору «Святой Женевьевы» [92]он питает наибольшее почтение.

– И ведь он жил среди нас! – воскликнул Роден. – Этот гений, созданный для эпохи расцвета искусства, говорил с нами, я лицезрел его, пожимал ему руку!

Мне казалось, что я пожимаю руку Никола Пуссену [93].

Ах как это прекрасно сказано! Передвинуть фигуру художника из современности в прошлое, чтобы уподобить его наиболее блистательным творцам прежних времен, растрогавшись при воспоминании о прикосновении к божеству, – возможно ли питать более глубокий пиетет?

– Пюви де Шаванну не нравился этот мой бюст, – заговорил вновь Роден. – Это одно из самых горьких разочарований на моем пути. Он счел работу карикатурной. А между тем я уверен, что мне удалось вложить в эту скульптуру весь мой восторг и преклонение перед ним.

Этот разговор напомнил мне о бюсте Жан-Поля Лорана [94], также выставленном в Люксембургском дворце.

Круглая голова, подвижное, экзальтированное лицо, – казалось, он почти захлебывается от нетерпения. Типичный южанин, в его облике есть нечто архаическое и суровое, во взгляде отражение каких-то далеких видений. Это живописец, созданный для первобытно-диких времен, когда люди были исполнены силы и пылкости.

Роден заметил по этому поводу:

– Мы с Лораном давние друзья. С меня он сделал фигуру одного из воинов династии Меровингов [95]в композиции, посвященной кончине святой Женевьевы в Пантеоне.

Я всегда пользовался его добрым расположением. Это он помог мне получить заказ на «Граждан Кале». Конечно, я не заработал на этом ни су, поскольку изваял шесть бронзовых фигур за ту сумму, что мне предложили за одну. Но я был ему глубоко признателен, поскольку он способствовал созданию одной из лучших моих вещей.

С большим удовольствием я работал над его бюстом. Он дружески попенял мне на то, что я изобразил его с открытым ртом. В ответ я заметил, что, судя по очертаниям его черепа, он происходит из древнеиспанских вестготов, а для этого типа характерна тяжелая нижняя челюсть. Уж не знаю, удовлетворило ли его мое этнографическое наблюдение.

В этот момент я обнаружил гипсовый бюст Фальгьера [96].

Горячий, взрывчатый нрав, лицо, изборожденное складками морщин, как почва после грозы, усы старого служаки, густые, коротко стриженные волосы.

– Вылитый бычок, – сказал мне Роден.

Я и вправду приметил широкую крепкую шею, складки которой образовали своеобразный подгрудок, квадратный лоб, упрямо склоненная голова человека, готового ринуться в бой.

Бычок! Роден нередко заимствует сравнения из царства животных. Человек с длинной шеей и механическими движениями напоминает ему птицу, поклевывающую корм то справа, то слева; другой персонаж, чересчур любезный и кокетливый, – кинг-чарльз-спаниеля и т. п. Очевидно, такие сближения облегчают работу мысли, помогая отнести разноликие физиономии к неким общим категориям.