Паола Волкова - Мост через бездну. Импрессионисты и XX век

И вот в 1874 году произошло важное событие, хорошо нам известное: на бульваре Капуцинок в фотоателье фотографа Надара открылась первая выставка импрессионистов. Там была показана маленькая картина Клода Моне, которая называлась «Впечатление. Восходящее солнце». Эта картина стала вехой в истории искусства. Критики назвали этих художников импрессионистами – от слова impression, то есть «впечатление». Они пишут впечатление.

Это условное название, принятое в литературе. Но единственным настоящим последовательным импрессионистом был Клод Моне. Он всегда писал внешний мир, природу. Его совершенно не занимали сцены жизни. Его интересовало состояние природы, впечатление от природы.

Был интересный эпизод в 1824 году, когда поэт и художественный критик Шарль Бодлер навестил мастерскую Делакруа. Делакруа пригласил его, чтобы показать свою картину «Резня на Хиосе». Бодлер долго смотрел на полотно, а потом сказал: «Картину надо писать так, чтобы, если ее перевернуть, она бы ничего не потеряла в своем живописном содержании и в своем живописном балансе». Если «Сельский концерт» Джорджоне перевернуть, то он ничего не потеряет в своем живописном балансе. У Клода Моне это есть с самого начала – эта сбалансированность, как в игре зеркал, удивительная отраженность неба в воде и воды в небе. Картину «Восходящее солнце» можно перевернуть, и она тоже ничего не потеряет.

Взглянем на более позднюю его работу – «Вестминстерское аббатство». Может быть, это не картина, а этюд, потому что он написан с натуры за краткий промежуток времени: если писать дольше, то изменится освещение, изменится содержание картины. Это этюд или картина? Картина или этюд? Стирается грань, мир теряет свою материальную плотность. Вестминстерское аббатство – словно тень, туман и вода – все это одинаковые субстанции. Если картину перевернуть, получится, что мы видим отражение Вестминстерского аббатства.

В искусстве теперь другой герой. Раньше это был человек и все человеческие отношения. А сейчас героем стал не человек: человек просто включен в то пространство, которое стало героем. Настоящий герой теперь – свет. Импрессионисты пишут свет. Они пишут вибрацию цветосветовой субстанции мира. Это присуще всем импрессионистам в разной мере, а для Клода Моне это является основной темой. Отсюда появляются абсолютно новые жанры живописи. Например, изображение одного и того же мотива, потому что сюжета больше нет, или одного и того же предмета, многократно повторенного. Например, серия изображений Руанского собора – в разное время дня этот вид имеет разное содержание. Как писал Мандельштам: «Кружевом камень будь и паутиной стань.» Собор и в жизни – кружево и паутина, а уж когда его пишет Клод Моне, он почти растворяется, становится единым целым с воздухом и светом. «Вокзал Сен-Лазар» он тоже пишет в разное время дня, с разных ракурсов. И это всегда разный вокзал. Это сочетание стекла, ангаров, прибывающего поезда, паровозного дыма, который все обволакивает. Впечатление.

Последние вещи Клода Моне очень интересны. Для него стало безразлично, что он пишет: он может писать одну кувшинку, один цветок… вода – и в нем кувшинка, и это все – большое полотно. Его картины выдерживают любое увеличение. Они написаны очень интересно, вы все время думаете: вот тут кончается небо и начинается вода, вот ивы, которые свешиваются сверху и отражены в воде… или наоборот? Получается необыкновенно глубокое эстетическое художественное насыщение. И это отдых: Клод Моне расслабляет, во время созерцания его картин вы отдыхаете и получаете при этом так много, такой заряд жизни…

Клод Моне открыл новую страницу в европейской живописи. Он предложил нового героя, новый метод. Клод Моне не был человеком традиции, но он традицию создал. Вот что интересно: он создал традицию, которая существует до сих пор. Сейчас без того, что открыл Клод Моне в области живописи, немыслима никакая живопись. Есть очень помпезная картина А.М. Герасимова, где Сталин с Ворошиловым прохаживаются в Кремле, ее еще иронически называют «Два вождя после дождя». И там главное не то, что это вожди, а то, что все происходит после дождя – так написано это небо, эта мокрая мостовая, мокрая трава. Эту картину писал советский художник, один из оплотов соцреализма, но она была бы невозможна без открытий в области живописи, сделанных не просто какими-то импрессионистами, а именно Клодом Моне. Словно пришел человек и сдернул скатерть со стола – все полетело! Вот так и Моне: он предложил другой взгляд на мир, открыл новые горизонты.

А.М. Герасимов. И.В. Сталин и К.Е. Ворошилов в Кремле. 1938. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Мы многое сейчас видим глазами импрессионистов. Они словно промывают нам глаза: по-другому видишь небо и воду – так, как видели они. Гениально сказал о Клоде Моне Камиль Писсарро: «Он не только открыл мне глаза, он освободил мое сознание». И это действительно так: Моне освободил наше сознание.

Еще надо сказать об импрессионистах самое главное – не как о художниках, а о том, почему, мы все влюблены в их живопись. Не только потому, что смотреть на их картины – чистое наслаждение, эстетическое питание, но и потому, что это единственная группа художников, которые были абсолютно позитивно настроены к миру. Они не бередят вас, не беспокоят. То же можно сказать о русских портретах XVIII века: их авторы позитивно относились к своим моделям, писали их позитивно, очень человечно. И в еще большей степени это верно по отношению к импрессионистам: до какой степени человечно то, как они видят мир, и то, что они видят в мире, и то, как он описывают свои впечатления о мире. Это самая человечная живопись на всем протяжении XIX–XX веков.

Испанский художник Сальвадор Дали был превосходного мнения о себе… или делал вид, что он о себе превосходного мнения. Он говорил: «Сюрреализм – это я». Нет, нельзя сказать, что сюрреализм – это он. Но он был гениальный выдумщик, экстравагантный, экстраординарный тип, его было много, он был шикарно экстравагантен и стремился ни в чем не быть похожим на других, что ему отлично удавалось. И при этом именно Сальвадор Дали, как никто другой из сюрреалистов, был очень болезненно, очень чувствительно связан со своим временем.

Когда мы смотрим на картины импрессионистов, мы видим, как они связаны с миром, но не как они связаны, например, с Франко-прусской войной. А когда мы видим такого сюрреалиста, как Сальвадор Дали, мы видим, как он, при всем своем шутовстве (а шутовство это было программное – он сам говорил, что в обществе должен быть шут, имея в виду, конечно, шекспировского шута, который может и правду сказать, не моргнув глазом), связан со всеми актуальными проблемами мира, с новыми теориями о мире и о человеке, с мировой культурой. Импрессионисты отошли от мифа, а Дали вновь вернулся к нему, потому что миф связан со сном, он связан с архетипическим мышлением. Для Дали очень большое значение имеет миф. И его волновало все, что случалось в мире: атомные испытания, Вторая мировая война.