Владимир Никитин - Рассказы о фотографах и фотографиях

У известного французского фотографа Анри Картье-Брессона есть замечательная фотография. На скамеечке сидит одинокая пожилая женщина. Моросит мелкий дождичек, но она вроде бы и не замечает его. На голове у нее какой-то капюшон, надетый поверх шляпы, ноги укутаны клеенкой. Она сидит, по-видимому, долго и удобно. Она привыкла сидеть одна, не общаясь ни с кем, устремив взор свой в никуда. В никуда и в прошлое. Основное ощущение, которое испытываешь, рассматривая эту фотографию, – это ощущение одиночества, которое чувствует пожилой человек. Но это не томительное одиночество белых ночей, когда хочется выйти на улицу и идти, идти… А одиночество осознанное, ставшее твоей судьбой, твоей жизнью. Эта фотография рождает множество ассоциаций, мыслей. Она постоянно волнует тебя.

А всего-то одиноко сидящая женщина! Почему возникает подобный рассказ, как удалось фотографу всколыхнуть все это в нас? Вглядимся еще раз в этот снимок. Четкая красивая композиция: две пересекающиеся диагонали – уходящий ряд пустых стульев и фигура женщины, сидящей на скамейке. Она одна, но ощущение одиночества рождается не оттого, что она одна, нет. Пожалуй, это происходит оттого, что стулья пустые. Их много, и они пустые. А ведь на них могли сидеть люди. Могли, но не сидят. Ушли?

Конечно же, ушли. Ушли ее сверстники, знакомые, близкие. Она осталась одна. Одна, вся в прошлом. И тут только разглядываешь еще один пустой стул, который стоит рядом со скамейкой. Один, отдельно от всех других стульев. И понимаешь, что на нем мог сидеть какой-то особенно близкий этой женщине человек. И от этого грусть становится еще сильнее.

Все это рождается в нашем сознании, когда начинаешь разглядывать эту фотографию. И поражаешься, как много разных ассоциаций приходит в голову. Как много мыслей и раздумий рождает она! Одна фотография! Это тоже феномен фотографии.

Так как фотографы у нас в стране не получают систематического специального образования (видимо, считается, что это большая роскошь), то до всего им приходится доходить своим умом. Так, постепенно я начал знакомиться с творчеством известных мастеров. Ходил в Публичку, листал альбомы, читал книги и постепенно для меня становились ясными закономерности в развитии фотоискусства, отдельные имена и даты стали выстраиваться в стройную систему. Стало понятным, почему один мастер снимал удивительно резко, а другой делал снимки, больше напоминающие произведения импрессионистов, почему в один период фотографы предпочитали телеобъективы широкоугольникам, и наоборот. И многое-многое другое.

Но все-таки самым удивительным было знакомство с творчеством каждого нового большого мастера. Потому что, несмотря на все закономерности, большой художник всегда оказывается неожиданным и в чем-то не укладывающимся в привычные рамки. Так, открытием для меня (да, я думаю, не только для меня) стали произведения удивительного фотографа, поразившего всех тем, что в эпоху социальных потрясений, в эпоху, когда фоторепортаж стал доминирующим жанром и фотографы-космополиты бороздили нашу планету вдоль и поперек в поисках сенсационных кадров для прессы, он, не выходя из своей мастерской, сумел создать неповторимый мир, заставивший многих остановиться и оглядеться вокруг себя. И оказалось, что в этой бешеной гонке мы часто проносимся мимо чего-то такого, без чего жизнь наша оказывается неполной.

Помню, как поразила меня одна его фотография: окно, а на подоконнике стакан, в котором три розы – две белые и одна наверняка красная, хотя снимок этот и был черно-белым; небольшая морская раковина, разбросанные кнопки, капельки воды на подоконнике, коробки из-под фотобумаги и запотевшее стекло, за которым чуть угадывается осенний пейзаж. От этой фотографии нельзя было оторвать глаз. Она буквально завораживала. Снимок этот сделал чешский мастер Йозеф Судек. Потом я видел множество его работ, и все они были такими же простыми и одновременно удивительно поэтическими. Самые обыденные вещи вдруг начинали говорить. Говорили деревья, опавшие листья, обрывки мятой бумаги, старые письма. Говорил свет – таинственный, дребезжащий свет сумерек, в которых он так любил снимать.

Это тоже феномен фотографии.

Потом меня увлекла старая фотография, и я стал заниматься ее историей. Я видел сотни портретов людей, которые давно уже умерли, улицы городов, которые были разрушены и выстроены вновь, вещи, которыми уже никто никогда не будет пользоваться, – и все это рассказывало мне о жизни людей больше, чем десятки прочитанных книг. Впрочем, нет. Прочитанные книги оживали в моем воображении благодаря увиденным снимкам.

И это тоже феномен фотографии.

И наконец, за эти годы, работая, я общался со многими фотографами. Среди них были очень интересные люди, часто фанатики, целиком посвятившие себя профессии. Они рассказывали мне о себе, и это были интересные рассказы. Вот обо всем этом мне и захотелось написать.

Автор

Есть имена, которые в нашем представлении неразрывно связаны друг с другом. Например, Пушкин и декабристы. Но есть и никак не связанные понятия. Скажем, Пушкин и фотография. Как известно, наш гениальный соотечественник не дожил два года до ее изобретения. Отсюда, следуя законам логики, не очень вяжутся и два других понятия – декабристы и фотография… И тем не менее существует несколько фотопортретов декабристов. В этом могли убедиться посетители интереснейшей выставки «Декабристы в изобразительном искусстве», которая экспонировалась в Эрмитаже. Для многих это было чуть ли не откровением – еще бы, декабристы, герои войны 1812 года и фотография! Это казалось несовместимым. В этом, впрочем, нет ничего удивительного. Ведь сделаны эти портреты были в конце 1856 – начале 1857 года, уже после их, декабристов, возвращения из тридцатилетней ссылки, когда фотография стала вполне привычным делом. Именно тогда и были сфотографированы М. И. Муравьев-Апостол, С. П. Трубецкой, И. И. Пущин, С. Г. Волконский и другие.

Но, оказывается, существовали другие фотопортреты, сделанные значительно раньше, еще в Сибири. Упоминание о них я нашел у известного советского историка фотографии Сергея Александровича Морозова, который в своей книге «Русская художественная фотография» писал о неком фотографе Давиньоне, совершившем в 1845 году путешествие по России с целью снять ее достопримечательности. Он побывал в Москве и Украине, а затем отправился в Сибирь, где жили на поселении декабристы.

«Фотограф, – пишет С. А. Морозов, – сделал несколько портретов, в том числе портреты Волконского, Панова, Поджио. В Третье отделение царской канцелярии поступил донос. По предписанию из Петербурга фотограф был арестован.