Дмитрий Емец - Череп со стрелой (СИ)

За пару станций до конечной дядька вышел. Афа­насий смотрел, как он, чем—то похожий на упитан­ного кенгуру, упрыгивает по перрону.

— Толстый он... На Ганича чем—то похож.

Ул с ним не согласился:

— Ганич не толстый. У него под свитером сумка— напузник Он тырит туда чайные ложки, зубочист­ки, сырки из магазина.

— Клептоман?

— Борец с монополиями. Все магазины и кафе принадлежат монополиям. А Ганич с ними борется.

— Он же жмот!

— А кто мешает жмоту быть борцом с монополи­ями? Это тот вариант, когда одной сигаретой убива­ешь сразу двух лошадей. Все, приехали!

Вскоре они были на «Краснопресненской›› и за­нялись закладкой. Ул работал с азартом, закусив нижнюю губу. Раскручивал ржавую проволоку, ко­торой невзрачная, похожая на серый камень за­кладка крепилась к столбу ограды. Афанасий пере­минался с ноги на ногу, ныл и мерз. Ул терпел его до момента, пока плоскогубцами не прихватил себе палец.

Надо отдать Улу должное, вопить он не стал. По­смотрел на палец, потом на Афанасия и почти ла­сково сказал:

— А не поехал бы ты, Афоня! Далеко и по делам!

— А как же помощь? — обрадованно заволновал­ся Афанасий.

— Ты мне уже помог. А нервы я себе и сам по­мотаю.

— А если на тебя нападут?

— Я скину тебе месагу с того света. Все, вали!» Да не обиделся я, не обиделся, чудо былиин!

Афанасий воспользовался разрешением и от­правился к Гуле. По дороге он думал про Ула, что тот хотя и лучший, конечно, друг, но трудоголик и маньяк, опасный для нормальных людей, не облада­ющих его энергией. Сильным людям слабых не по­нять. Афанасию вспомнился поход на выживание, который они устроили как—то, когда были средни­ми шнырами. Ул тогда тащил огромную армейскую медицинскую палатку с колышками, которую сол­даты вообще—то возят на грузовиках. Ноги Ула про­валивались в снег почти по колено.

— Помочь ему надо. Не могу я так! — страдая, прошептал Рузя.

Вовчик, шипя, придержал его за локоть:

— Не вздумай! Убью! Пусть тащит!

— Почему?

— Он нас угробит. Двадцать километров пройдет без привала — и не устанет. А с этой штуковиной авось загоним его.

И они действительно его загнали, но не раньше, чем тот же Рузя повалился лицом в снег, и Улу при­шлось тащить еще и Рузю, поскольку Вовчик заявил, что у него грыжа, а Афанасий бестолково суетился, предлагая вызвать вертолет МЧС.

* * *

Афанасий поехал на встречу с Гулей. С «Крас­нопресненской» он перешел на « Баррикадную » и здесь, остановившись в переходе, чтобы завязать шнурок, стал свидетелем кое—чего интересного. По переходу шел явный миражист — юный, радостный рассеяный. Казалось, на его лицо падают со­леные океанские брызги, а сам он стоит на мостике пиратского корабля. Толкотни перехода он не за­мечал: для миражистов она несущественна.

Наперехват миражисту двигались два бритых шаманщика в разноцветных бусах. Они догоняли его сзади, прицеливаясь, чтобы подхватить его под локти. Тот, что шел слева, незаметно, как удавку, вытягивал из кармана зомбирующие бусы. Шаман— щики обожали захватывать миражистов, пополняя ими свои ряды.

Афанасий, которого никто не видел, потянулся к нерпи, но вмешаться не успел. Откуда—то вынырнул худощавый паренек в неприметной куртке и лыж­ной шапке, натянутой на самые брови. Он просто двигался навстречу шаманщикам, ни на кого из них не глядя. Два резких удара — и оба шаманщика, не успев даже удивиться, нырнули в задумчивость но­каута. Миражист проследовал дальше, так ничего и не заметив. Парень в лыжной шапке рывком натя­нул на голову капюшон, нырнул в толпу и скрылся. Все произошло в одно мгновение.

— Заклинание летит две секунды, сглаз — три се­кунды, а кулак — три удара в секунду! — прошептал Афанасий. Это был девиз вендов.

С Гулей Афанасий пересекся в торговом центре, где верхний этаж занимали кафешки, Гуля встреча­лась с подругой Зарой, с которой познакомилась на курсах по изготовлению кукол. Едва увидев друг друга, Гуля и Зара ощутили зашкаливающую род­ственность душ, сразу кинулись болтать — и бол­тали так неостановимо, что со второго занятия их прогнали, хотя курсы были платные, с которых вы­лететь почти нереально.

Зара отличалась какой—то необычной, мультяшной красотой. Глаза размером с блюдце и крошеч­ный, склонный к говорливости рот, куда с трудом входила чайная ложка. Гуля обожала Зару. Ей мож­но было рассказывать любые секреты, даже если ты кого—то убил, — Зара ничего не запоминала и во­обще слышала только то, что говорила сама. Уви­дев Афанасия, Гуля расцеловалась с Зарой (во время поцелуя между их щеками легко можно было про­сунуть ладонь) и, простившись с ней, перепорхнула к Афанасию.

— Ты опоздал, негодяй! — закричала она, пови­сая у него на шее.

Афанасий вовремя успел завалить центр тяжести назад, чтобы не опрокинуться с ней вместе на бли­жайший столик. Любимые девушки, к сожалению, весят примерно столько же, сколько и нелюбимые. Просто носят их с большим энтузиазмом.

— Опоздал? А во сколько мы договаривались?

Этого Гуля не помнила, и Афанасий резонно воз­разил, что в таком случае он и не опоздал.

— Ну и как утро прошло? — спросил он, отстра­няясь, чтобы увидеть ее лицо.

Гуля потащила Афанасия к столику, к которому невинно пристраивался интеллигентный бомжик, охотящийся за недоеденной едой.

— Эй! Видал, что делают?! Простите, но это наше!

Бомжик отпустил поднос и с достоинством уда­лился, сказав напоследок, что собственность — зло и принадлежит нам в большей степени то, от чего мы

— Угу. Только от выпивки ты, кажется, никогда не отказывался!.. Не, ну обнаглели! Из—под носа рвут! — буркнула Гуля и, догнав бомжика, сунула ему гам­бургер. Успокаивалась она так же мгновенно, как и приходила в бешенство.

— Ты спрашивал про утро. Паршиво мне бы­ло утром. Думала, сдохну. Мать перепугала. Не бу­ду больше такие фильмы смотреть! — сказала она, вернувшись.

На легкомысленном лице Гули мелькнули страх и озабоченность — тень той муки, которую боял­ся увидеть Афанасий. Но долго в страхе Гуля пре­бывать не смогла и сразу же вспомнила, что вчера выиграла пари. Поспорила с продавщицей, что в запечатанном йогурте окажется живой тарантул. Так десять человек сбежалось смотреть. Гуля даже не думала, что в маленьких магазинчиках столько всякого разного народа.

— И знаешь, что самое смешное? Я до этого по­нятия не имела, как выглядит тарантул. Только сло­во слышала.

Афанасий улыбнулся очень искренне и одновре­менно поймал себя на том, что искренности в его улыбке чуть меньше, чем он действительно показал. Он вечно ловил себя на наигрыше. Чувствовал себя человеком, в котором во всякой сердечной сцене, даже когда он абсолютно искренен, живет все про­считывающий режиссер, прикидывающий впечат­ление от своих слов и их последствия и делающий легкие, неуловимые для других корректировки, которых ему потом стыдно, потому что все—таки это были корректировки. И еще Афанасий недавно обнаружил, что самая большая ошибка умных лю­дей — втайне считать остальных людей дураками. Афанасий тоже был умный и тоже вечно насту­пал на эти грабли. Он не понимал, что у каждого человека, даже не очень начитанного, даже очень простого, в сердце есть четкий радар, распозна­ющий ложь и отношение. Он может сработать не сразу, а отсроченно, допустим на другой день, когда будешь проигрывать ситуацию в памяти, но сработает обязательно. И тогда ты потеряешь разом все.