Дмитрий Емец - Череп со стрелой (СИ)

Заметив Сашку и Даню, один из берсерков за­кричал и стал разворачивать гиелу, но забыл про скромную девицу Штопочку. Бич обвил его шею, а последующий рывок Зверя выбросил берсерка из седла.

Сашка хотел с ходу вступить в сражение, но Мер­курий с такой яростью замахал на него рукой, что Сашка понял, что весь бой ведется только ради того, чтобы отвлечь от них ведьмарей, Сашка послушался и полетел к ШНыру. Перед самым ШНыром, почти уже у ворот, Даня посадил Афродиту на луг и спрыг­нул к седла.

Сашка на Гульде последовал его примеру. Тре­вожно задрал голову, проверяя далеко ли бер— серки.

— Держи! Отдашь там, на пегасне... — Даня сунул Сашке повод. — Погоди! Дай я куртку стащу, а то Аф­родита за мной полетит!

Даня снял шныровскую куртку, расшнуровал нерпъ , грустно воткнул в снег саперку и, увязая в сугробах, побрел к шоссе. Он шел и трясся от хо­лода. Его влажный свитер седел на глазах, покры­ваясь инеем.

Ты куда? Погоди, может, ограда тебя и про­пустит! — Сашка стоял с двумя лошадьми и не мог кинуться следом. Даня остановился. Повернулся к Сашке. Он дрожал, и улыбка его дрожала. Но все— таки это была улыбка.

— Не могу. Прости!.. Кстати, я вспомнил свое са­мое сильное детское желание! Я хотел стать при­зраком!

— Кем?

Призраком. Меня в школе обижали, и я думал, что вот я буду призраком и меня не смогут схватить. Но чтобы все это отменялось, если мне захочется побыть материальным. В детстве всегда предусма­триваешь все варианты.

Глава шестнадцатая

СЕРЫМ ПЯТНОМ

— Гомо саписпс подразделяет­ся на гомохищникус и гомо дуракус!

— И ты, разумеется, считаешь, что гомо хищникус — это ты? А мне вот кажется, что ты гомо дуракус!

— Почему?!

— Практика показывает. Всякий гомо дуракус считает себя гомо хищникусом.

— А который не считает?

— А который не считает — тот и не дурак вовсе! Никакого противо­речия!

Яра и Ганич

(диалог во время уборки в пегасне)

Когда Сашка, полуживой и обледеневший, ввел в пегасню сразу Гульду и Афродиту, там были почти все средние и младшие шныры. К нему сразу по­вернулось множество лиц. Сашке не хотелось ни с кем разговаривать. Ему было паршиво. Он молча сунул повод Афродиты в руку Насте, а сам быстро завел в денник Гульду. Он стоял в деннике, дышал, оттаивал, и вместе с ним оттаивали все пережива­ния. Позаботившись о Гульде, Сашка уже выходил из пегасни, когда услышал короткий удивленный возглас, и понял, что Наста, снимая с Афродиты седло, заметила наброшенную на него шныровскую куртку Дани.

«Вначале скажу Кавалерии!» — подумал Сашка безошибочно догадываясь, что сейчас произойдет' рванул по тропинке. Он уже скрылся за деревьями когда ворота распахнулись и из пегасни стали вы­скакивать первые ищущие его шныры.

Разбрызгивая воду, Сашка несся по тропин­ке. Местами на ней лежал лед, и на поворотах он скользил по нему, втыкаясь руками в снег и утешая себя тем, что тот, кто бежит за ним, сейчас тоже падает. Невесть с чего разогревшиеся фигурки нер­пы шипели, когда на них попадала вода. Внезапно Сашка увидел впереди чью—то спину. Казалось, если немного поднажать, можно легко ее коснуться. Не понимая, кто мог его обогнать, Сашка притормо­зил, на миг закрыл лицо рукой, чтобы его не узна­ли, когда же оторвал руку, никакой спины впереди уже не было.

Сашка в изумлении остановился, потом снова побежал, запоздало припоминая, что спина была в шныровской куртке с серым пятном в районе ле­вой лопатки. Такое же пятно было и на его куртке! Вот уж совпадение. Но размышлять об этом сейчас было не время.

Не обнаружив Кавалерию в ее кабинете, Сашка заметался в фойе, налетая на огромную деревян­ную кадку с китайской розой, в которую девица Штопочка имела привычку закапывать окурки в на­дежде, что они когда—нибудь прорастут. Для уско­рения же прорастания Штопочка еще регулярно и поплевывала в кадку. Роза, однако, все прощала и, не замечая мелких неприятностей, цвела почти круглогодично.

Встретив кухонную Надю, еще ничего не знав— щую про Даню, Сашка выяснил, что Кавалерия в комнате у Суповны. К Суповне Сашка прежде со­ваться не решался. Ее жилище представлялось ему чем—то вроде берлоги медведя. Чтобы попасть к Суповне, предстояло протиснуться по тесному ко­ридорчику, где громоздились торфяные горшочки для рассады и стояли поломанные стулья. Супов— на считала себя любительницей порядка и даже фанатичной его поклонницей, но порядка вокруг нее не было, а царил невероятный бардак. Она ни­когда ничего не выбрасывала, и все ее свободное время уходило на битву со старыми вещами, ко­торые не пригодились ей в предыдущие двадцать лет, но которых без сомнения ждало великое бу­дущее.

Еще из коридора Сашка услышал пение. Голос поднимался, дрожал грустью, затихал и вновь вспы­хивал. Он напоминал живой огонек свечи, когда за­щищаешь его ладонью, спасая от ветра. Сашка не­вольно остановился, чтобы не прерывать пения, и, затаив дыхание, слушал.

Наконец песня погасла. Сашка постучался и просунул в комнату голову. Он увидел Суповну и понял, что пела она. Лицо у Суповны было смяг­чившимся, глаза сияли, в них еще продолжалась только что смолкшая песня. Правда, лишь до мо­мента, пока Сашка, протискиваясь, не задел пи­рамиду старых ведер и они, рухнув, не завалили весь коридор. Тут уже Суповна мгновенно стала прежней Суповной, принялась выталкивать Саш­ку и орать.

Чей—то голос остановил ее. Сашка увидел Кавалрию. Поджав ноги, она сидела на кресле и зашивала носок.

— Я понимаю, что сейчас никто ничего не чинит. Но все равно в штопанье есть что—то успокаивающее! — сказала она Сашке, вопросительно поглядывая на него.

Сашка придерживался принципа, что все плохое лучше сказать сразу. И вину лучше взять на себя. Лю­дей чаще злит не сам проступок, а попытки оправ­даться.

Самым тяжелым для Сашки было то, что Супов— на никуда не ушла, а осталась в комнате. Он слу­шал ее грузные шаги, и ему чудилось, что на его голову сейчас опустится скамья из цельного дуба. А шишек после таких ударов, как говорил Ул, не остается.

— Даня правильно сделал, что ушел? Ограда бы его впустила? — спросил Сашка.

Кавалерия покачала головой.

— Но он же не хотел с ней сливаться!

— Оттого, что яд выпит по ошибке, он не станет вишневым компотом.

— Но это хорошая закладка!

— Да что ты мелешь! А какие закладки плохие— то? Просто чужое не надо брать! — прокричала Суповна. Голос у нее был грубым и негнущимся. Не верилось, что это она недавно пела.

Кавалерия кашлянула. Суповна вышла в коридор и принялась громыхать ведрами.

И та первая, алая, тоже была из тайника? — внезапно спросила Кавалерия.

— Да.