Федор Андрианов - Спроси свою совесть

Адвокат, низенький, кругленький и какой-то мягонький (мелькнула в голове мысль: «Интересно, сколько ему заплатили мать с отцом?») приподнимается и наклоняется над столом, кажется, что он перекатывается по нему на своем круглом брюшке:

— Я прошу суд в интересах дела начать процесс с опроса свидетеля Селиванова с целью уяснения облика и характера моего подзащитного, а возможно, и причин, толкнувших его на преступление!

Судья наклоняется к женщине справа, затем к пожилому мужчине с густыми запорожскими усами, сидящему слева, — заседателям. Они о чем-то шепчутся, затем судья громко заявляет:

— Суд, посовещавшись на месте, решил удовлетворить ходатайство адвоката Петрова и начать процесс с опроса свидетеля Селиванова, а затем допросить подсудимых и остальных свидетелей. Пригласите свидетеля Селиванова!

Невысокий, плотный паренёк, он, кажется, учился на два класса ниже, значит, теперь уже девятиклассник, метнулся к двери:

— Владимир Кириллович, вас зовут!

И вот знакомая сутуловатая фигура у судейского стола.

— Что вам известно по этому делу?

Владимир Кириллович чуть прищуренными цепкими глазами неторопливо, как бы оценивая, осматривает судей за столом, адвокатов, подсудимых, задерживает взгляд на нём, Женьке, — в глазах его осуждение и в то же время какая-то мягкость, сожаление.

— Простите, то, о чём я буду говорить, на первый взгляд не имеет никакого отношения к совершённому Курочкиным преступлению, но это только на первый взгляд. Евгения Курочкина я знаю год…

Год? Только? Да, почти год. Только тогда ноябрь был не по-осеннему теплым, даже на демонстрацию ходили без пальто. Всего только год! Но как он памятен Женьке Курочкину…

Женька Курочкин лежал на диване, закинув ногу на ногу, и лениво перебирал струны гитары. Сам собою подобрался любимый мотив:

Скучно, до чего же скучно! Валяться на диване и читать надоело, а сходить не к кому: все его друзья уже неделю с лишним в колхозе, на картошке, а он…

А всё мать! «В колхоз? Тебе? Нечего там делать! Твоё будущее не в колхозе. Найдутся дураки гнуть спину, копать картошку». Ну и достала справку о неврозе сердца, благо врач знакомая: у одной портнихи платья шьют. Женька зло рванул струны:

— Вижу рыцаря печального образа с гитарой, но без шпаги. Можно войти, что ли?

На пороге, широко расставив ноги и улыбаясь, стоял его одноклассник Иван Сергеев. Гитара, жалобно звякнув, отлетела в сторону.

— Ваня, дружище, здорово! Приехали? Да проходи же! Все приехали или ты один?

— Нет, не все, только нас сняли, выпускников. Ух, брат, там и картошки!.. Мы так работнули, дай боже, на четырех бестарках не успевали отвозить!

— Когда приехали?

— Ночью сегодня. Я как встал, так первым делом к тебе. Дай, думаю, болящего проведаю. Ну, как ты тут? Как сердце?

— A-а, сердце! — Женька махнул рукой, но потом спохватился. — Сначала покалывало немного, потом прошло. Да ты садись, закуривай вот, — Женька пододвинул пачку «Казбека». — Мать расщедрилась вчера, аванс предку дали, ну и сунула мне пятерку.

— В открытую куришь? Силён, бродяга! — Сергеев усмехнулся, взял в руки пепельницу — голову Мефистофеля, повертел ее, рассматривая со всех сторон, и опять поставил на место.

— Как семнадцать исполнилось, так предок сам портсигар подарил. Да ты закуривай, не стесняйся, дома никого нет, мать с Верой на базар ушли, раньше чем через час не вернутся.

— Спасибо, я уж свои, «смерть мухам». А с твоими только кашель да неврозы разные получать.

Оба закурили и несколько минут молча смотрели, как дым голубыми пластами расходится по комнате.

— Ну, расскажи хоть, как вы там работали, как жили?

— Как работали? Эх, зря ты, Женька, с нами не поехал. Мы бы тебя сразу вылечили. Сам бы о всякой болезни забыл! Ну, приехали мы, отвели для нашего класса красный уголок, остальные в местной школе разместились. Иринка сразу командовать: «Мальчики, берите вёдра и за водой! Мальчики, берите ножи и скоблите пол! Мальчики, за дровами, пора ужин готовить!» В общем, развила такую бурную деятельность, словно её председателем колхоза выбрали. Ну, вымыли комнату, выскоблили, девчонки из двух простыней ширму сделали, где-то зеркало сумели стащить, занавесочки на окнах, словом, домашний уют развели, как будто им век там жить. Да ещё над нами подсмеиваются: сразу, дескать, видно старых холостяков. Ну, а потом Серёжка Вьюн где-то нашел портрет Карла Маркса, повесил на стенку и говорит девчонкам: «Чем на свои глупые мордочки любоваться, лучше на умного человека посмотреть». А Иринка за словом в карман не полезет, сразу его и отбрила: «Правильно, поэтому вам зеркало совсем ни к чему». Ну, Серёжка и умылся.

Оба немного посмеялись, потом Сергеев продолжал:

— Выделили нам лошадь за соломой съездить, а запрягать никто не умеет. Смех один! Тюлень взял лошадь под уздцы, она головой тряхнула, он как отпрыгнет! Укусить, говорит, хотела, а у неё от старости все зубы, наверно, уже выпали. Хомут, оказывается, нужно верхом вниз перевернуть, а мы его прямо тискали. Вот конюх ругался! Десять лет, говорит, в школах штаны протираете, а лошадь запрячь не умеете. С горем пополам воз соломы привезли, на полу расстелили, простынями покрыли — прямо царское ложе получилось! А после ужина пошли на поляну в футбол играть, девчонки против мальчишек. Нас шестеро, а их десять. Пищат, визжат! Двое за руки схватят, а третья мяч отнимает. В воротах у них Нина стояла… Стой!

Иван даже со стула соскочил:

— Ты же самого главного не знаешь! У нас в классе новенькая! Понимаешь, собрались мы в школе перед отъездом, стоим, болтаем, вдруг подходит к нам Верблюд, завуч, а рядом с ним девушка, беленькая, тоненькая, стройная, а волосы… вот, понимаешь, встречал, в стихах поэты пишут: «пепельные косы», «пепельные волосы» — это, наверно, про неё…

— Постой, постой, — перебил его Курочкин, — что-то ты, старик, уж больно расписываешь, даже поэтов приплёл. Уж не влюбился ли?

— Ну, ты… — Сергеев покраснел и встал. — Думай, что говоришь. Я тебе как другу, а ты…

— Ладно, ладно, сядь, — потянул его за рукав Курочкин. — Ишь, какой горячий, пошутить нельзя.

— Шути, да знай меру, — буркнул, успокаиваясь, Сергеев.