Федор Андрианов - Спроси свою совесть

— Судя по времени и обстановке, — продолжала Нина, — ты пригласил меня сюда для традиционного объяснения. Как это пишется в классических романах: я вас люблю, к чему лукавить… Так?

Теперь уже Женьке не показалось: в голосе Нины явно слышалась насмешка. Это подействовало на него отрезвляюще — разговор вступил в привычный для него тон, и он решил принять бой.

— А если и так?

— А если без «если»? Так или не так?

Робость, овладевшая Женькой в первую минуту встречи, уступила место злости. Нет, надо сбить с нее спесь!

— Очевидно, миледи так часто участвовала в подобных сценах, что ей известно все до малейших подробностей.

Секунду Нина молчала, потом с глубоким презрением выдохнула:

— Эх ты!.. — и, резко повернувшись, пошла к выходу.

Женька молча смотрел ей в спину. Сердце билось гулко и зло.

«Сейчас уйдёт! И… насовсем!» — неожиданно резанула мысль, и Женька вздрогнул.

— Нина!

Перепрыгивая через сугробы, проваливаясь по колено в снег, он догнал её у выхода и схватил за руку.

— Нина! Подожди!

Она молча высвободила руку, но Женька загородил ей дорогу.

— Прости. Ты во всём, понимаешь, во всём права.

Нина коротко взглянула на него. И хотя Женька был выше её почти на целую голову, ему показалось, что она смотрит на него сверху вниз.

— Когда я шла сюда, — медленно проговорила Нина, — мне казалось, что мы с тобой ещё можем быть добрыми товарищами. Но здесь я поняла, что никакой дружбы между нами быть не может. — Она помолчала и твёрдо повторила: — Никакой. А теперь пусти меня.

— Ну нет, — Женька держал её за обе руки и, задыхаясь от злости, пытался притянуть к себе. — Теперь я тебя не отпущу!

Её яркие губы были близко, вот они, почти рядом, ещё немного… Разгорячённый обидой, любовью и злостью, забыв обо всём, он тянулся к ним, но вдруг наткнулся на леденящий блеск синих глаз, полных непередаваемого презрения. Руки опустились сами собой. Нина молча обошла его стороной, по глубокому снегу, словно опасаясь, что малейшее прикосновение к нему испачкает ее, и скрылась за парковыми воротами. Только тогда Женька немного пришел в себя. Он сплюнул и зло выругался!

— Тоже мне, недотрога. Видели таких! Цену себе набивает!

Самолюбие Женьки было болезненно ущемлено. А он-то, дурак, старался, билеты на концерт купил. Ну, ладно! Он ещё себя покажет!

Отвергнутая любовь требовала отмщения и немедленного. Женька ещё раз мысленно обругал Нину, и на сердце у него стало немного легче. Ничего, ещё сама прибежит! А пока… пока надо на концерт идти — не пропадать же в самом деле билетам.

Только сейчас Женька почувствовал, как у него озябли ноги. Снег набился в ботинки и растаял там. Успеет ли он переодеться? Женька взглянул на часы — до начала концерта оставалось почти полчаса — успеет. Пять минут дойти до дома, пять минут на переодевание, и в клуб. А куда девать второй билет? Ничего, у клуба он найдёт кого-нибудь из знакомых девушек и пригласит назло этой зазнайке. И чего в ней хорошего? Подумаешь, волосы, глаза. Сивая пучеглазка, вот она кто!

Всю дорогу до дома Женька изощрялся в придумывании бранных кличек и эпитетов в адрес Нины. Это немного успокаивало.

В таком настроении он подошёл к дому, хотел по привычке постучать, но с досадой вспомнил, что мать отпустила Веру в деревню, а ждать, пока сама мать соберётся открыть — наверняка, на концерт опоздаешь! Он пошарил в карманах, нашёл ключ и отпер дверь. На вешалке в прихожей висело знакомое пальто с серым каракулевым воротником и такая же шапка.

Женька остановился и присвистнул:

— Этого ещё не хватало! Верблюд! Зачем он припёрся? Кляузничать?

Не раздеваясь, Женька бесшумно подошёл к двери и замер на пороге. Первое, что ему бросилось в глаза, — это коричневый пиджак завуча со странным воротником — голубым, с большими золотистыми цветами. Но уже в следующее мгновение Женька сообразил, что это не воротник, а руки его матери на шее Верблюда! Его мать обнимала чужого мужчину! Да ещё учителя! Это было настолько неправдоподобно, кощунственно, что Женька застыл на месте, не зная, что делать. Хотелось взвыть, броситься на этого, ставшего противным до омерзения, Верблюда, царапать его, кусать. Или обругать самыми грязными словами мать, или закрыть глаза и не видеть этого. Может быть, в действительности ничего этого нет, просто страшный сон.

Испуганный вскрик матери вывел Женьку из оцепенения. Он круто повернулся и выскочил на улицу.

Темнота уже сгустилась и стала почти физически осязаемой, и только бесчисленные снежинки старались перечеркнуть ее. Низко пригнувшись, словно разрывая лбом темное полотно ночи, Женька торопливо зашагал вниз, к центру города. Вслед ему взметнулся захлебывающийся крик:

— Женя! Сыночек! Вернись!

Но он только ещё больше сгорбился и зашагал торопливее. Метель бушевала вокруг, но Женька её не замечал. Шёл и сквозь скупые мальчишеские слёзы бормотал проклятия и ругательства.

— Учитель, собака, пёс, — захлёбываясь слезами, бормотал Женька. — моральный облик… Работать и жить по-коммунистически… А сам? — он скрипнул зубами в бессильной ярости. — А мать? Как она могла?

Женька не замечал ни встречных, ни метели и спохватился только тогда, когда очутился перед ярко освещёнными афишами клуба. Ну, нет, на концерт он не пойдет! А куда же? Напиться с горя — вот это по-мужски! Женька пощупал грудной карман. Там, аккуратно свернутые, лежали две пятирублевые бумажки. Женька не раз хвастался ими перед приятелями. Пропить их! А билеты продать! Он не сомневался, что сразу же найдёт покупателей. Хорошие гастроли в небольшом городке бывают настолько редко, что на каждом концерте зал переполнен. И он не ошибся. У подъезда клуба стояло десятка два человека, повторявших безнадёжными голосами одну и ту же фразу:

— Нет ли лишнего билетика?

И стоило только Женьке достать из кармана билеты, как у него их буквально выхватили из рук.

А теперь куда? Недалеко от клуба есть «забегаловка», где торгуют пивом. Есть там и водка, правда, на вынос, но это только так считается, а на самом деле пьют прямо тут же, у стойки. Самому Женьке ещё ни разу не приходилось выпивать там, но он неоднократно слышал от других. Что ж, пришло время и самому испытать.

В «забегаловке» никого не было, только в углу, у пустой пивной бочки, спал сидя какой-то мужичок. «Неужели и я вот так же? — невольно подумал Женька. — Ну и пусть все видят, до чего довели!» Он шагнул к стойке и бросил на нее деньги, полученные за билеты.

— Четвертинку и кружку пива!

Продавец понимающе подмигнул. Тотчас из-под стойки появилась четвертинка водки, заткнутая свернутой бумагой.

— Нет четвертинками, — не глядя на Женьку, проговорил продавец, наливая пива. — тебе повезло. Приходил тут один, попросил разлить половинку. Стакан нужен?