Федор Андрианов - Спроси свою совесть

— Иди с Ириной танцуй. Вон она какими страшными глазами на нас смотрит.

— Не пойму я вас, девчонок, — простодушно признался Иван. — Ирина говорит: иди с Ниной потанцуй, она чего-то заскучала, а ты меня обратно гонишь.

Он встал, потоптался на месте и несмело спросил:

— Так не пойдёшь?

— Иди уж, вижу, что не терпится тебе.

И, глядя ему вслед, горько прошептала:

— Не поймешь, ничего ты не поймешь, Иванушка-дурачок.

Она не сразу заметила, как рядом с ней очутился Женька Курочкин,

— Нина, — глухо начал он, — я хочу с тобой поговорить.

Нина взглянула на него: опущенная голова, глухой голос, беспокойно двигающиеся пальцы рук — да разве это Женька Курочкин? Куда девалась его наглая самоуверенность? И впервые ей стало жалко его. Может быть, сказалось на этом и её безответное чувство.

— Не надо, Женя, — тихо произнесла она, — не надо об этом. Не будем портить вечер ни тебе, ни мне. А мне и так сегодня невесело. Да и разговор этот совсем ни к чему. Ведь я завтра уезжаю.

— Уезжаешь? Куда?

— Вот, не хотела никому говорить, а всё-таки сказала. В Куйбышев. Отца опять переводят. Так что у меня сегодня вдвойне прощальный вечер.

Оба замолчали, погружённые в свои мысли.

— Я-то думаю: откуда это холодком потянуло! — подлетел к ним Серёжка Вьюн. — А, оказывается, здесь две мумии в ледяном молчании.

— Остришь? — сухо спросила Нина.

— Стараюсь, — в тон ей ответил Серёжка и испуганно округлил глаза. — А разве заметно?

— Не очень.

— Только не говорите никому, — ещё испуганнее проговорил Серёжка и, заметив приближающуюся сзади Лиду Норину, добавил: — особенно, Лидке.

— Что, что? — грозно выросла та за его спиной. — Вы на мой счёт тут проезжаетесь?

— Ой, пропал!

Серёжка в притворном страхе поднял руки над головой и съежился. Нина рассмеялась, подхватила его и закружилась с ним в вальсе.

Вечер потерял всякий интерес для Женьки. Он вышел во двор школы. Ночная темнота рассеялась, но вокруг всё было ещё серо, хотя небо на востоке уже пылало алой зарёй.

продекламировал сзади подошедший Толька Коротков.

— Ты что по литературе получил? — не оборачиваясь, осведомился Женька.

— Тройку, — махнул рукой Толька и беспричинно рассмеялся.

— Надо было пять поставить. Цитатами так и сыплешь!

Молча покурили. В одних рубашках — пиджаки остались в зале на спинках стульев — становилось свежо.

— А ведь сейчас самые короткие ночи в году, — задумчиво произнёс Толька. — И знаешь, мне кажется, что есть особый смысл в том, что именно в эти дни выпускные вечера делают. Чтобы во всей нашей последующей жизни светлого было в десять раз больше, чем тёмного.

— Философствуешь, старик, — хлопнул его по плечу Женька, и оба снова замолчали.

Потом, поёживаясь от утренней свежести, Толька неожиданно предложил:

— Хочешь выпить по маленькой? Пойдём в радиоузел, у меня там припрятано.

Они поднялись на второй этаж, в радиоузел,

А в зале продолжалось веселье. Пели, плясали, танцевали и ребята, и учителя. Даже Владимира Кирилловича заставили пройти в паре с Лидкой Нориной под задорные звуки «Барыни». А под утро, когда уже начала сказываться усталость и некоторых стало клонить в сон, Иван Сергеев одним прыжком вскочил на подоконник и широко распахнул окно навстречу свету. Свежий воздух ворвался в зал.

— На улицу! — крикнул кто-то из учеников, и все шумной толпой высыпали наружу. Взявшись под руки, двумя шеренгами перегородили дорогу.

звонким голосом запела Нина.

немедленно подхватили девчата.

нестройно вплелись в песню неокрепшие юношеские баски.

Грустное раздумье слов не доходило до сознания ребят, и они пели почти весело:

А Нина продолжала вести песню:

Скрытое значение последних двух строчек песни было особенно понятно ей и, пожалуй, Женьке. И она, помедлив, негромко повторила:

Всем классом проводили они учителей по домам. Последнего — Владимира Кирилловича. Один, с букетами цветов в руках, стоял он у подъезда своего дома. Ребята, обернувшись, махали ему, а он грустно кивал им. Потом выпускники снова взялись под руки и пошли по широкой дороге, а навстречу им уже поднималось солнце следующего дня, солнце новой, пока ещё неизвестной жизни.

А через неделю, в тот самый день, когда Иван Сергеев впервые вышел на работу в локомотивное депо, Женька Курочкин, уложив на дно чемодана щупленькую тетрадочку со своими стихами, отправился в купейном вагоне в столицу искать счастья в Литературном институте, чтобы в конце августа безрезультатно вернуться под родную крышу.

Лето для Ивана Сергеева пролетело совсем незаметно. И вот уже подкралась осень.

Усталый, шагал он с работы. Ах, чёрт, здорово! Он заново переживал события сегодняшнего дня. Началось с того, что утром подошёл к нему мастер, озабоченно посмотрел, как он работает, и произнёс:

— Вот так, Сергеев. Стало быть, комиссовать тебя сегодня будем. М-да.

Потоптался, потом, не сказав больше ни слова, ушёл.

В этот день работа валилась из рук Ивана. Правда, он давно уже самостоятельно работал на токарном станке, но разряд ему всё не присваивали. И вот сегодня…

Комиссия пришла после обеда. В неё входили два мастера, представитель от месткома и секретарь комсомольского комитета депо. Он подбадривающе подмигнул Ивану из-за спин других членов комиссии.

Задание было несложное. Иван не раз уже точил подобные детали. Не спеша он заменил резец, закрепил деталь, включил мотор и забыл о комиссии — работа целиком захватила его.

Через полчаса он остановил станок, вынул деталь и протянул её членам комиссии. Мастер взял её, перекинул несколько раз из руки в руку — деталь была ещё горячая, — достал из верхнего кармашка спецовки штангенциркуль, тщательно со всех сторон обмерил ее и, удовлетворённо хмыкнув, передал другому мастеру.

— Ну что ж, ещё одну?

— Хватит, — запротестовал было секретарь комитета, но мастер, не взглянув на него, уже доставал из кармана чертёж и новую заготовку.