Федор Андрианов - Спроси свою совесть

— Заяц с нами будет.

— Так он же где-то в районе, на уборке!

— Вот как раз там, возле того совхоза. Завтра он приедет по делам. Нам с тобой нужно будет только погрузить на машину, а он и отвезёт и толкнёт там. Ещё вопросы будут?

Женька покачал головой. Он понял, что его вопросы вызывают раздражение у Мишки, и решил больше не спрашивать. А впрочем, так всё уже было ясно. Они молча допили пиво.

— Так, значит, завтра, часов в семь придёшь ко мне, — сказал Мишка, поднимаясь. — А сейчас домой?

— Да нет, потанцую ещё немного, — ответил Женька.

Он поднялся наверх. Всё так же гремел оркестр, так же кривлялись и ломались танцоры, но прежнего хорошего настроения у Женьки уже не было. Жила где-то в подсознании у него мысль о завтрашнем вечере. И если он не осознавал ещё предательства по отношению к своей бывшей школе, к своим товарищам, то всё-таки было в душе чувство недовольства собой.

Он огляделся, пытаясь разыскать взглядом ту девушку, которая ему понравилась, но не смог найти. Видимо, она уже ушла домой. Женька, протискиваясь между танцующими, пересёк зал. Его окликали знакомые, он рассеянно отвечал, но ни к кому не подошел. Ушёл с танцев необычно рано для себя, ещё не было и десяти часов. Прошёл по тихим улочкам города, и вдруг ему захотелось пойти к школе, туда, где завтра предстояло ему вместе с дружками совершить кражу.

Школьный парк встретил его тишиной, только шуршали под ногами опавшие листья. Лето в этом году было жаркое, почти без дождей, поэтому и листопад начался необычно рано.

Женька свернул с центральной аллеи и пошёл прямо по газону к темневшему зданию школы. Мишка был прав: огонь был только в двух окнах на первом этаже — там помещалась учительская. И техничка, конечно, была в учительской, примостилась, наверное, на широком диване и подрёмывает себе.

Женька посмотрел на тёмные окна второго этажа. Вот эти — третье, четвёртое и пятое с конца — их бывший класс. Каждый год ранней весной они выдёргивали забитые завхозом гвозди и широко распахивали окна. А в большую перемену лежали на подоконниках, высунувшись по пояс и наблюдали за пущенными на спор бумажными голубями: чей продержится в воздухе дольше. На одном из этих подоконников в пятом классе Курочкин выжег через увеличительное стекло большую букву Ж, и пришлось отцу покупать банку белил и замазывать его грехи. А в девятом классе неповоротливый и невозмутимый Толька Тюлень, обхватив верёвкой приставленную к окну парту, деловито и спокойно спустился вниз по стене и снова поднялся в класс, демонстрируя технику скалолазания. В это окно выкидывали они свои папки и портфели, когда нужно было убежать с урока, чтобы с пустыми руками и спокойным видом шествовать к выходу мимо дежурных учителей и даже самого директора.

А вот завтра ему предстоит с Мишкой и Зайцем воровски забраться в эти окна. Женьке стало не по себе. Он зябко передёрнул плечами и оглянулся: показалось, что сзади кто-то подходит. Но нет, никого не было. Женька представил себе, что бы сказали ребята, если бы узнали об этой краже. Иван, тот потрёт лоб и скажет: «Надо в этом разобраться», Ирка возмущённо (вскинет брови: «Нечего разбираться, всё ясно и так!» А Толька Тюлень, пожалуй, ничего не скажет, а отвернётся и сплюнет себе под ноги.

В душе росло и поднималось чувство недовольства собой, и чтобы заглушить его, Женька вызвал в памяти образ Александра Матвеевича, ненавистного завуча. Представил себе, как тот подёргивает головой, словно старается подальше вынуть шею, услышал его скрипучий голос: «А чего ещё можно было ожидать от этого в конец испорченного человека?»

Злость охватила Женьку, и он почти вслух зашептал:

— A-а, хорошо вам, чистеньким да благополучненьким! А посмотрел бы я, как вы запели, если бы вас жизнь так же прижала, как меня. На словах-то вы все, как Верблюд, хороши!

В эту минуту Женька был твёрдо уверен, что во всех его несчастьях виноваты школа, учителя, друзья, не пришедшие на помощь, институтские порядки, всё и вся, только никак не сам он. Злость стала главным, определяющим все его действия, чувством.

Шагнув в сторону, он споткнулся о камень. Нагнулся, поднял его и хотел запустить в окно, но вовремя спохватился: поднимется тревога, искать будут. И завтра будут настороже. Нет, лучше уж завтра отыграться.

Женька запустил камнем в белеющий ствол берёзы и зашагал домой.

На другой вечер в семь часов Женька был у Мишки. Тот уже ждал его.

— Ну так обрисуй, где там и что, — встретил он Женьку.

Женька взял листок бумаги, шариковую ручку и быстро набросал план второго этажа.

— Вот тут радиоузел, это классы. Лучше всего залезть вот в этот рядом с радиоузлом.

Мишка взял план, пригляделся.

— Годится, — одобрил он. — Вот в это окно и залезем.

Отметил окно на плане крестиком.

— Нет, — покачал головой Женька. — Лучше в это.

— Это чем же лучше? — покосился на него Мишка.

— Если в это полезем, то придётся через парты перебираться. В темноте и упасть можно, а уж нашумим — это точно. А здесь парты кончаются, прямой проход к двери. И ближе.

— Ладно, в это, так в это, — согласился Мишка.

Они помолчали.

— А как же мы стекло выставим? — спросил Женька. — Замазка там, наверное, так ссохлась, что никаким ножом не подковырнёшь. А выдавливать стекло — так это шум на всю округу.

— Эх ты, — потрепал его по плечу Мишка. — Да где же ты теперь замазку увидишь? Давным-давно везде стекло реечками прижимают. А их отколупнуть — пара пустяшек. Ножом поддел — и вынимай.

Курочкин вспомнил, что и правда, в начале каждой осени малыши на уроках труда обстрагивали тонкие реечки, и завхоз обходил все классы, укрепляя там, где это было нужно, этими реечками стёкла окон. А остатками этих реек ребятня ещё долго яростно сражалась в школьном дворе, воображая себя опытными мушкетёрами, подстать Атосу или Д’Артаньяну.

— Чего же это Заяц не едет? — с раздражением спросил Мишка. — Ведь договорились же…

Заяц не приехал, а пришёл пешком часов в десять, когда терпение и Мишки, и Женьки кончилось, и они уже совсем не надеялись, что придёт. От него явственно тянуло спиртным запахом.

— Так ты что же… — еле сдерживая злость, начал Мишка. — Ведь договорились в семь!

— А чего спешить-то? — ответил Заяц. — Ведь всё равно раньше одиннадцати на дело не пойдём. Так ради чего бы я это на три часа раньше припёрся?

— А машина где?

— Там возле школы в проулочке стоит.

— Так что ж ты, гад, — скрипя зубами, прошипел Мишка, и схватил Ваську руками за рубашку на груди и притянул вплотную к себе, — завалить нас всех хочешь? Поставил машину!.. Да её уже, наверно, полста человек срисовали!

— А ты зря не психуй, — отводя его руки, спокойно ответил Васька. — У меня в том проулочке, как бы тебе сказать, симпатия живёт. Так я завсегда, как приезжаю, в том проулочке машину на прикол ставлю. И все соседи об этом знают. Вот и сегодня я отметился. Никто и внимания не обратит. А вот если бы я в город приехал и там не побывал, наверняка бы кто-нибудь засёк.