Владимир Турунтаев - Сам-семьсот, или Повесть о трех фантазерах

Предположим, Олежкин отец — штурман. И он, старый морской волк, решил перед самым отплытием сбежать с корабля. А Славе об этом известно, но он дал Олежке честное слово… Неужели промолчал бы? Наверное, нет… Конечно, нет!

Так ведь то — на корабле! А тут — совхоз. Совсем другое дело. Из совхоза многие уезжают, и никого за это не называют предателями. Правда, главный агроном в совхозе один. Как и штурман на корабле. И уехал он перед самой посевной… Да вообще-то и не перед самой, а месяца за три…

И все-таки Слава чувствовал себя виноватым. Потому что видел, как переживает отец: после ужина, пока спать не ляжет, все ходит по комнате, закинув за голову руки. И разговоры у него с мамой все об одном: на носу посевная, а в совхозе нет главного агронома. Мама даже обижалась:

— Ну конечно, без главного агронома ты никак не можешь, а без главного зоотехника наверняка обошелся бы!

Обижалась она потому, что сама и была главным зоотехником. Руководила совхозным животноводством. А животноводство в совхозе «Бородинском» — ведущая отрасль. Не то что полеводство, которым руководит главный агроном. Зерна и картошки совхоз продает государству совсем немного. В основном, молоко и мясо. И поэтому, считала мама, животноводству следовало бы уделять куда больше внимания. А между тем, говорила она, у папы на уме одно полеводство, оттого так и переживает из-за главного агронома.

— И совсем наоборот, — возражал отец. — То есть я действительно много внимания уделяю полеводству. Но только потому, что полеводство — это сено, силос и зерно. Это корм для коров и свиней. Да что я тебе говорю, сама, что ли, не знаешь: если у твоих доярок не будет вдоволь сена и силоса, много ли молока надоят от коров?

— А наши коровы и никогда-то вдоволь сена не видели! — отвечала на это мама. — Весной так и вовсе почти один силос едят. А с одного силоса какое молоко! Так что не больно-то твой Дронов старался для животноводства…

— Ты несправедлива к Дронову, — говорил на это маме отец. — На Урале, сама знаешь, непросто заготовить сено. Погода не позволяет. И зерна много теряем во время уборки. Потому что как уборка, так дожди, а то и снег. Но уж планы по зерну мы всегда выполняли. И силос всегда у нас был свой, издалека его еще не возили, как другие.

— Планы выполняем, а как весна, так зерно для скота у государства клянчим. Своего не хватает, — не соглашалась мама.

— Не хватает, — вздыхал отец. — Потому что наш Средний Урал — не Кубань. Суровый у нас край. И все-таки при Дронове наш скот не голодал, как в некоторых других хозяйствах. Планы продажи молока и мяса мы всегда выполняли. Если не первое, так второе место всегда держали. А как теперь — не знаю…

И вот так почти каждый вечер. Славе надоедало все это слушать, и он плотнее прикрывал дверь своей комнаты. Он усаживался за стол, раскрывал альбом, придвигал поближе коробку с карандашами и принимался рисовать корабли.

Так и жил он тогда, ждал лета.

Солнце клонилось к закату. Сейчас оно висело прямо над тремя соснами, которые венчали Большого Пса, скалистый островок при входе в залив Полярной звезды. Чуть в стороне выставлялся из воды островок поменьше, Малый Пес, — даже не островок, а горка серо-зеленых камней.

На крутой дуге залива виднелись белые домики гидрологической станции, при которой дед Кирилл состоял сторожем. Левее станции, на другой стороне большой поляны, стоял бревенчатый, почерневший от времени дом бабы Веры и деда Кирилла. От дома к Озеру широкой полосой по крутому откосу сбегал огород.

Слава успел два раза искупаться после обеда и теперь, став на якорь в каких-нибудь двух кабельтовых от бабы Вериного дома, просто сидел в тузике и читал книгу с необычно длинным и волнующим названием: «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка, прожившего двадцать восемь лет в полном одиночестве на необитаемом острове у берегов Америки, близ устьев реки Ориноко, куда он был выброшен кораблекрушением, во время которого весь экипаж корабля, кроме него, погиб, с изложением его неожиданного освобождения пиратами…»

В тихий безветренный вечер, когда вода в Озере неподвижна, а солнце уже не так печет, лучше всего читать сидя в лодке. В доме — духота, на поляне — мухи и оводы, в лесу — комары. А тут — благодать, никто тебе не мешает.

Плямм!..

В тот самый момент, когда Робинзон, считавший свой остров необитаемым, вдруг набрел на след чужой ноги, Слава услышал сильный всплеск. Оторвав глаза от книги, он увидел на воде широкие расходящиеся круги.

Слегка перегнувшись через борт, он поглядел в воду. Да так и замер. В глубине прозрачной, освещенной солнцем воды плавало столько рыбы, сколько Славе еще ни разу не приходилось видеть. Крупнющие, наверное в полкило каждый, красноперые, тигрово-полосатые окуни ходили взад-вперед у самой лодки, то опускаясь в донную черноту, то подходя к поверхности воды.

Стараясь не шуметь, с сильно бьющимся от волнения сердцем, Слава полез к носовой скамейке. За удочкой и ржавой консервной банкой с червями. Удочка — зимняя, с коротким удилищем и пружинкой вместо поплавка, — была на месте. Консервная банка тоже… Пустая. Вчера во время шторма, когда волны захлестывали тузик, сам же ею вычерпывал воду.

Вообще-то можно сплавать к берегу, накопать свежих червей. Но ведь потом не отыщешь это место. Как же быть?..

Услышав за спиной скрип уключин, Слава оглянулся. Прямо на его тузик шла зеленая килевая лодка. В ней сидели двое ребят. Один постарше, примерно тех же лет, что и Слава, другой года на два помладше. Старший сидел на веслах, а младший, по-цыплячьи вытянув шею, выглядывал из-за него с кормы.

Слава сердито подумал: сейчас они мне распугают всю рыбу! И только подумал, как те заорали в две глотки:

— Черви есть?

Слава мотнул головой. Тем временем лодка с ребятами подошла вплотную и терлась скулой о корму тузика. Старший мальчик метнул на младшего укоризненный взгляд:

— Ну что мне с тобой делать!

Тот втянул голову в плечи и принялся внимательно разглядывать свои острые коленки.

На них были одинаковые майки с какими-то нотами на груди и одинаковые фуражечки с мятыми матерчатыми козырьками, но на этом сходство кончалось: старший был смугл, черноволос и черноглаз, а младший — беленький, голубоглазый.

— Видал разиню? — сказал Славе старший мальчик. — Это ж надо: вот так взять и смахнуть в воду банку с червями! — и, показав, как это было сделано, объявил младшему меру наказания: — Завтра весь день будешь дома сидеть!

У того задрожали ресницы, еще немного — и расплачется.