Марина Хлебникова - Проверка слуха

Лететь вдоль параллельных без затей,
куда-то в безвоздушное пространство,
где Лобачевский нам за постоянство
воздаст пересечением путей?
Скреститься в бесконечности, когда
нам только и останется — креститься?..
Любимый! Посмотри, какие лица
на этой фреске Страшного Суда!..
Век под судом — смешное ремесло!
Мы нагрешим — и будем неподсудны!..
Любимый, поцелуемся прилюдно,
коль нас с тобою к людям занесло!
И не услышим: «Дать бы им раза,
бесстыжим — да и вытурить из рая!» —
поскольку старый Бог закрыл глаза,
как мы их в поцелуе закрываем…

Руки пачкаю мокрой глиной,
злюсь, ломаю, всю ночь курю…
Что ваяю?
Да вот мужчину…
Мужичка для себя творю.
Неказистый?
Так дело вкуса.
Не плейбой, не делец — прораб,
а глядишь, не родит искуса
у других — незамужних баб…
В меру пьющий да в меру бьющий
доминошник в штанах мешком,
курит «Приму», подсолнух лущит,
с мужиками засев кружком…
Нос — картошкой, а рот — подковой,
со спины — и совсем дебил…
А попробуй, слепи такого,
чтоб, как душу, тебя любил…

Помнишь, когда этот парус был новым и ярким,
Ты говорил — Пенелопа ждала Одиссея,
Я привезу тебе кучу заморских подарков,
Будут соседки судачить от злости косея,

Будут подружки шептаться — подумаешь, штучка!
Так нарядилась, как будто ни вкуса, ни меры!
Жди, Пенелопа. А то, что заначил с получки,
Спрятано в томе великого старца Гомера…

Помнишь, когда этот парус был ярким и новым,
Я отвечала — с дарами сплошные заботы.
Лучше рыбачить, под вечер являться с уловом,
Глосиков жарить и «Шабское» пить по субботам…

Помнишь, когда этот Понт назывался Эвксинским,
Ждать Пенелопа могла двадцать лет не старея…
…Старый Гомер, припорошенный пылью российской,
В доме пустом опоздавшего ждет Одиссея…

На тёмные пророчества,
волшбу и колдовство
слетались одиночество,
Кружили, руки выпростав,
морщиня жалко лбы,
надеясь что-то выпросить
у скаредной судьбы.
Сплеталась нить непрочная
печального родства,
и мёрзло одиночество
в объятиях вдовства…

Вам, Арамис, всё сказано не мной,
и ваших снов не я золотошвейка…
Я — лишь узор. Затейливая змейка
средь фауны и флоры остальной.

Второй октавы пятая струна,
соль на ладони, легкий бег олений…
Мой завиток, украсив письмена,
ни слова в них, и буквы не изменит…

И всё-таки, здравствуй!
Когда сквозь молчанье Вселенной,
сквозь меру и разум,
сквозь каменный лом Вавилона,
сквозь холод пустого
томящего, ждущего лона
пробьётся ползвука,
я встану на оба колена
и просто заплачу,
как плакать давно разучилась —
бессильно, бесстыдно,
как ливень — дробясь и мелея,
как тот звездочёт,
что дождался кометы Галлея,
и умер от счастья…
И всё-таки…
Всё-таки, здравствуй!

МАРИЯ
Велели покориться — что ж, пожалуй…
Иосиф стар, а я хочу детей…
Спаси нас Бог от низменных страстей,
От наводненья, мора и пожаров…
Но даже без корысти — лучше Бог,
Чем случай ненадежный и хмельной…
Иосиф стар…
Не век же быть одной,
Копя бесплодья горькую поклажу.
Да будет Сын — не Божий — только мой!
Пусть он докажет!

БОГ
Зачем любовью к женщине земной
Осквернено великое рожденье?..
Пятак свиной,
Исчадье,
Наважденье
Тому виной…
Мария! Ангел мой!
Твой старый Бог совсем сошел с ума
И мелет чушь — прости великодушно…
Покорная, а смотришь непослушно…
Податлива, а всё же не сама…
Пойду в кабак. Нарежусь, заскулю
на каменном плече у вышибалы…
Мария! Я люблю,
А ты не знала,
Как я люблю…
Я в бесконечном имени твоем
Целую каждый звук и пью отдельно,
Измятою простынкою постельной
У ног твоих обласкан и смирен,
И Божьей волей ночь всё длю и длю —
В бесплотном теле плоти места мало…
Мария! Я люблю,
А ты не знала,
Как я люблю…

МАРИЯ
Такая нежность, будто вниз лицом
Я в ландыши упала или мяту,
И так тепло, счастливо и невнятно
В его руках, заплетенных венцом…
Не за грехи — за стынь и маяту
Копеечных постылых ежедневий
Рожденные не в радости, но в гневе,
Зачатые, как кошки, на свету,
Мы падаем друг в друга… И без снов
Кружится ночь над солнечным сплетеньем, —
И легкий сплав един и совершенен
Без слов.

БОГ
Бог родился — упругий, золотой,
Дав мне Отца единственное званье,
И крошечной властительной пятой
Уже попрал мое существованье,
И молоко из лопнувших сосков
К нему спешит… Мария! Дай скорее, —
Пусть не кричит… Ну, хочешь, я побреюсь,
сменю на джинсы тогу — и готов
Рысить за молоком за два квартала,
Стирать пелёнки, день и ночь не спать…
Затих… уснул…
Усни и ты… устала…
Мария…
Мать.

МАРИЯ
Стёрты губы. В глазах убежавшая ночь
Задержалась, к вискам проведя полукружья…
За стеною архангелы пробуют ружья…
Безмятежны в кроватках сынишки и дочь…
И любимые руки — знакомый озноб,
И вода пересохшим губам, как причастье,
И влажнеют ладони от вечного счастья,
Опускаясь крылами на Божеский лоб…
Что архангелы — пусть гомонят за стеной:
— Бог лишился ума! Бог рожает мышей!
Я Иисусами всех назову малышей,
Он Мариями девочек — всех до одной!
Пусть готовят распятье — великий искус —
В сумасшедших домах и теперь не новей!
Эй, архангелы, гляньте, который Иисус
Из моих сыновей?
Не ищите, — колышется тень от сетей,
Назначайте Христа из ближайшей родни —
Мы уходим.
Любимый, закутай детей.
Мы идём не одни.

БОГ И МАРИЯ
Мы знали брань, площадное гнильё,
Но Смерть уже не давит страшным грузом —
Мы вечные — в Мариях и Иисусах,
В любви и бесконечности её!

Пальцы не просят колец,
уши не просят серёг…
Зодиакальный Стрелец
над головами залёг…
…Если бы веком назад, —
было бы время балов,
и расцветали б глаза
в мраморе женских голов,
и кружевной котильон
плыл бы, качаясь слегка,
милями, вёрстами, льё,
пылью до потолка…
…Век мой! Смола и свинец!
Третьего Рима позор,
третьего Рейха конец,
ветер, ноябрьский сор…
…Век мой — горбун и главарь,
бреющий души и лбы,
я дочитала букварь
к водоразделу судьбы!..
Я добрела, наконец,
к тайне, и тайна проста —
пальцы не просят колец,
тело не просит креста…