Лаура Кнайдль - Не. Отпускай меня

— Ты так считаешь? Я ни о чем не догадывалась, пока Аарон не намекнул в новогодний вечер. В групповой работе с Гэвином ты даже добровольно вызвался переписать тексты. — Я насторожилась. — Почему? Ты мог бы просто сделать доклад. — Тогда от доклада была бы избавлена я.

— Конечно. — Коннор вздохнул и закатил глаза. — Перед всеми людьми не суметь правильно прочитать вслух записи? Нет, спасибо. Лучше я поработаю дома за письменным столом, даже если это тяжело.

— Хорошо, это я могу понять, — ответила я.

Перед аудиторией наши пути разошлись. Коннор пошел на следующий курс, а я отправилась в библиотеку, чтобы не опоздать.

Луки в книгохранилище еще не было. Я включила компьютер и поставила сумку рядом с письменным столом, потом вытащила с полки первый ящик и принялась за работу. Постепенно карточек в ящике становилось меньше, и они начали опрокидываться, поэтому первые минуты смены я посвятила тому, чтобы сдвинуть теснее оставшиеся. Пустые ряды в задней части шкафа демонстрировали то, что сделали Лука и я. Эта работа не меняла мир, но это было что-то, возможно, мы облегчим этой систематизацией жизнь каким-нибудь студентам.

Я как раз хотела снова приступить к своей непосредственной работе, когда в тишине книгохранилища раздался писк телефона в моей сумке. Я поставила на пол картонную коробку и пошла к столу, чтобы прочитать полученное сообщение.

Оно было от Луки: Немного опоздаю. Еще десять минут.

Я ответила ему: Ясно, без проблем.

Потом я положила телефон в карман и снова принялась за работу, но мне было тяжело сконцентрироваться на книгах в ожидании прихода Луки. Мы не говорили друг с другом со времени поцелуя, и это нервировало меня, поскольку я не знала, что Лука думал об этом.

Наконец я услышала, как кто-то спускается по лестнице в подвал, и в книгохранилище распахнулась дверь, которую клин удерживал приоткрытой.

— Привет, — сказал запыхавшийся Лука.

— Привет. — Я наблюдала, как он поставил рюкзак рядом с моей сумкой и снял куртку, покрытую каплями дождя.

— Извини, что опоздал, но у меня была еще одна лекция. Она должна была закончиться полчаса назад, но доцент затянул время. Поэтому мне пришлось бежать через кампус.

— Я думала, что после обеда ты свободен.

Лука вытащил из рюкзака бутылку воды и жадно выпил ее до дна, прежде чем ответил мне.

— Уже нет. Вчера я зарегистрировался на факультативный предмет, который порекомендовал мне профессор Рихардс.

— И?

— Что и? — Его грудь все еще сильно вздымалась и опускалась.

Я закатила глаза:

— Что за факультативный предмет?

— Творческое письмо. Последние семестры курс вел профессор Колеман, что было полной катастрофой. Поэтому я до сих пор от этого удерживался. У Колемана на Новый год был сердечный приступ, что, конечно, ужасно, но теперь курс ведет Брайан Ривера. Он работал редактором в больших издательствах, сотрудничал со многими серьезными авторами и сам уже опубликовал несколько книг под псевдонимами; пару его книг я читал.

Он говорил быстро, и мне было трудно воспринимать его слова. Не только потому, что у него все еще был запыхавшийся голос, но и потому, что я не знала, на что обращать внимание в первую очередь.

Я отложила старую книгу с потерянной обложкой, которую держала в руке.

— С профессором Колеманом все хорошо?

— Насколько может быть после сердечного приступа, но он это переживет. Возможно, он вернется в следующем семестре.

— Хорошо, это уже что-то. А как тебе понравилась лекция Риверы?

— Это было здорово. — Лука плюхнулся на старый офисный стул. Пластик заскрипел под его весом, а Лука предался вдохновенному монологу обо всем, что рассказывал им Ривера во время лекции. Мне было приятно видеть его таким. Восторженный и непринужденный, полный энтузиазма по отношению к тому, что так сильно любил.

— Он сказал, что не может ничего обещать, но у него еще есть контакты в издательствах и, возможно, он пригласит нескольких авторов и редакторов, чтобы мы увидели разные точки зрения. В этой индустрии каждый работает по-своему.

— Звучит здорово, — сказала я.

— Я знаю. — Он ухмыльнулся до ушей, и я тоже улыбнулась в ответ.

Я прислонилась к шкафу с каталогами и смотрела на его лицо, покрасневшее от радости, волнения и спешки.

— Я не знала, что ты интересуешься писательством.

Его улыбка поблекла, и он положил пустую бутылку в рюкзак.

— Я думаю, каждый, кто любит читать, интересуется и писательством.

— А что пишешь ты?

Хотя в моей жизни книги не играли большой роли, для Луки они были всем, а мне было интересно то, чему он придавал значение. Я еще никогда не видела его пишущим и думала, что все время в своей комнате он проводит за чтением, но, возможно, это предположение было ошибочным.

— То одно, то другое. — Он сделал неясное движение рукой, но не мог обмануть меня. Его равнодушие было напускным. Я лишь не поняла, зачем он его изображал. Ему было неловко рассказать об этом?

— И что это значит? — переспросила я.

— Что у меня довольно широкий диапазон, — уклончиво ответил он.

Я вопросительно наклонила голову:

— А о чем ты сейчас пишешь?

Он уклонился от моего взгляда.

— Я бы не хотел об этом говорить.

— Почему?

— Потому что это глупо.

Я подняла брови:

— Кто это сказал?

— Все.

Я не могла себе этого представить. Апрель была способна без движения двенадцать часов подряд смотреть сериал. Гэвин, насколько я знала, в свободное время охотнее всего играл на приставке. Джоан и Руссель безусловно любили своего сына. Двух дней в Бринзоне хватило, чтобы понять это. Кто мог внушать Луке, что писать глупо?

— Дженифер, — сделала я вывод. Я мало знала о биологической матери Луки и Апрель, но этого было уже достаточно, чтобы не любить ее.

— Она считает это пустой тратой времени.

— Если это доставляет тебе удовольствие, это не пустая трата времени.

— Она считает так. — Лука грустно вздохнул. — Для нее все должно иметь цель и смысл. Если уже пишете, то потрудитесь издать, чтобы что-то с этого иметь.

— А ты этого не хочешь?

Он покачал головой:

— Не очень. Я могу представить себе что-то более приятное, чем всю оставшуюся жизнь подвергаться критике чужих людей.

Я хорошо это понимала. Каждый плохой отзыв в моем магазине поражал меня прямо в сердце, при этом чаще всего речь шла о таких вещах, как длинный срок доставки или неправильно измеренные запястья, из-за чего браслеты оказывались слишком короткими или слишком длинными; заказчики винили в этом меня. Критика каждый раз портила мне настроение. Каково же приходится человеку, душу излившему на страницах, чтобы результат могли оценить те, кто, возможно, не понимал, что творится в этой душе? У Меган подобное было с картинами, и каждый раз, когда одна из ее картин кому-то не нравилась, я сопереживала ей.