Геннадий Чикунов - Я был там [история мальчика, пережившего блокаду. Воспоминания простого человека о непростом времени]

Сколько мы просидели на кирпичах в ожидании поезда, я не помню. Помню, что через какое-то время очутились на берегу Ладожского озера в высоких камышах. Просидели мы в них всю ночь до самого утра. Кругом стояла такая тишина, что было слышно тихое шуршание камыша, громкое жужжание целого полчища комаров и ласковый плеск волн Ладоги. Комаров было так много, что за всю ночь нам так и не удалось уснуть. Сидели и лежали прямо на тех вещах, которые были взяты с собой.

Когда совсем рассвело, со стороны озера послышался шум моторов, и вскоре на горизонте показались военные катера. Сколько их было, я уже не помню, но где-то около десятка, это точно. Один за другим они все причалили к берегу, из них что-то быстро разгрузили, после чего нам предложили выйти из камышей и пойти на посадку. Распределения, кто куда должен садиться, не было, и поэтому каждый выбирал катер по своему вкусу. Все катера, кроме одного, были однотипны. Небольшого размера с маленьким трюмом, с зенитным пулеметом на носу. Это были обычные катера озерного типа. От мирных они отличались только наличием пулемета в носовой части. А один катер заметно отличался от других своей комфортабельностью. Его палуба была под крышей с большими окнами по бортам. Для пассажиров были предусмотрены сидячие места. Очевидно, в мирное время его использовали для перевозки людей. В носовой части у него тоже был установлен пулемет. Все катера стояли в ряд, один за другим, вдоль береговой линии. Мы вместе со всеми вышли из камышей и отправились вдоль берега к стоящим катерам. Несколько катеров были уже полностью заняты, и мы подошли к комфортабельному катеру, где были еще свободные места. Мы уже начали подносить к этому катеру вещи, когда мать ни с того, ни с сего вдруг заупрямилась, не желая садиться на это судно. Сколько ее тетя Маруся ни уговаривала, доказывая, что в закрытой палубе будет теплей, и что там нет ветра, и что это лучшее место для детей, но на нее не действовали никакие доказательства. Пока они спорили, трюм соседнего катера заняли, и нам осталось место только на верхней палубе, рядом с пулеметом в носовой части.

ПОСЛЕ НАШЕЙ ПОСАДКИ ЧЕРЕЗ КОРОТКОЕ ВРЕМЯ ВСЕ НАШИ КАТЕРА ОТЧАЛИЛИ ОТ БЕРЕГА И, ВЫСТРОИВШИСЬ В КИЛЬВАТЕР, ОДИН ЗА ДРУГИМ, НАПРАВИЛИСЬ К ПРОТИВОПОЛОЖНОМУ БЕРЕГУ, КАК ТОГДА ГОВОРИЛИ, НА БОЛЬШУЮ ЗЕМЛЮ.Едва мы отплыли, тихая, безветренная погода сменилась на противоположную. Откуда-то появился ветер, волны начали раскачивать наше небольшое суденышко. Нас, сидящих на своих узлах на открытой палубе, стало не только обдувать свежим озерным ветром, но и поливать озерной водой, брызгами, летевшими с носа катера, когда он врезался в очередную волну. Некоторые не выдержали качки, и их стало рвать. Нас морская болезнь не мучила, но было очень холодно, и от летящих из-за борта брызг вся одежда стала влажной. Через какое-то время берег, от которого мы отошли, скрылся за горизонтом, и кругом была только вода. Меня удивляло поведение моряка, который частенько зачем-то ходил вдоль борта катера, внимательно всматриваясь в даль. Нам всем было плохо и страшно от этой бесконечной качки, а он ходил, словно по земле, даже не держась за поручни, со спокойным видом. С нашего места очень хорошо просматривались катера, идущие впереди и сзади нас. Вскоре по левому борту появился эсминец и пошел тем же курсом, что и мы, только на некотором удалении от нас. Почти в это же время на небольшой высоте пролетело над нашими головами звено истребителей с красными звездами на крыльях. То приближаясь, то удаляясь, они долго кружились над нашими катерами, а потом куда-то скрылись, и мы их больше не видели. Эсминец тоже сменил курс и скрылся за горизонтом. Уже мы шли примерно более часа по бурным водам Ладоги, берегов было не видно. Кругом были только вода да караван наших судов, резавших волны своими острыми носами. Неожиданно из одной из туч, висевших над озером, вынырнул немецкий самолет. Он сделал небольшой круг над нашими катерами, потом зашел в хвост эскадры и, не долетев до катера с закрытой палубой, который шел сзади нас, сбросил две бомбы. Пролетев над палубой нашего катера, он свернул в сторону, набрал высоту и скрылся за той же тучей, из которой появился. Одна бомба, пущенная с самолета, взорвалась рядом и подняла целый столб воды, а вторая, видимо, попала прямо в шедший позади катер, потому что мы увидели, что в воздух полетели какие-то предметы, а когда они упали на воду, на том месте, где находился катер, кружился какой-то обломок неопределенной формы. Когда после бомбометания самолет пролетал над нашим катером, я и, думаю, все сидевшие на верхней палубе люди подумали, что следующая пара бомб будет сброшена на нас, но почему-то этого, на наше счастье, не произошло. Оказывается, за эти два часа (столько мы переправлялись с одного берега на другой) мы могли погибнуть дважды. Первый раз – если бы не каприз матери и мы сели бы в закрытый катер, а во второй – если бы немец нажал на гашетку бомбометания, пролетая над нашим катером. После таких случаев невольно начинаешь верить в судьбу. Впервые побывав под прицелом на воде, где убежать и спрятаться негде, я понял, что служба моряка опасней службы сухопутного бойца.

Вскоре впереди появилась узкая полоска земли, и мы причалили к берегу. Этот воздушный налет произошел настолько неожиданно и быстро, что пулеметы, установленные на катерах, не успели сделать ни одного выстрела.

На берегу Большой земли бросалось в глаза прежде всего обилие мешков, уложенных на земле штабелями на большой площади, высотой не менее десять рядов и длиной не один десяток метров. И таких штабелей было множество. Это были продукты, предназначенные для осажденного Ленинграда, которые на катерах переправлялись на другой берег.

Высадив на берег, на грузовых машинах нас привезли на железнодорожную станцию, где стоял состав грузовых вагонов, приспособленный для перевозки людей. Все приспособление сводилось к тому, что с двух сторон вагона были сделаны длинные полки, что-то вроде полатей. На сей раз нам досталась верхняя полка. Прежде чем отправить эшелон, нам устроили настоящее пиршество. Каждый из нас получил по половине алюминиевой миски каши со сливочным маслом. Причем масла было положено столько, что оно покрывало (в растопленном виде) весь верхний слой каши. По большому куску хлеба.

ХЛЕБ ДАЖЕ ПО ВНЕШНЕМУ ВИДУ ОТЛИЧАЛСЯ ОТ БЛОКАДНОГО, А О ВКУСЕ И ГОВОРИТЬ НЕ ПРИХОДИТСЯ. МЫ ПОЛУЧИЛИ ТАКЖЕ ПО АЛЮМИНИЕВОЙ КРУЖКЕ СЛАДКОГО ЧАЯ.Глядя на все это богатство, даже не верилось, что это не сон, и что это все мое, и все это можно съесть прямо сейчас. Я помню, что даже не заметил, как съел эту миску каши. Казавшаяся вначале большой, порция оказалась совсем маленькой. Хотелось есть еще. Мы потеряли чувство сытости, что привело многих к смерти. По сравнению с кашей, хлеб ели очень медленно, откусывая маленькими кусочками, и сосали, как шоколадку, до полного растворения во рту. Плюс ко всему на каждую семью выдали еще по баночке сгущенного молока. Я помню, что после обеда у нас осталось еще примерно полбанки сгущенки и, несмотря на мои просьбы, мать так и не дала нам доесть ее до конца. После того, как нас накормили, вагон дернулся, банка со сгущенкой перевернулась, и остатки молока вытекли на полку, где мы лежали. Мне ее так было жалко, что я готов был это место не только вылизать, но и съесть вместе с досками полки.