Геннадий Чикунов - Я был там [история мальчика, пережившего блокаду. Воспоминания простого человека о непростом времени]

ИЗ ДОМАШНИХ ЖИВОТНЫХ, ОСТАВШИХСЯ ЖИВЫМИ ВО ВСЕМ НАШЕМ РАЙОНЕ, БЫЛ, ПОЖАЛУЙ, ТОЛЬКО ОДИН КОТ, ПРОЖИВАВШИЙ В БУЛОЧНОЙ, ГДЕ МЫ ОТОВАРИВАЛИ ПРОДОВОЛЬСТВЕННЫЕ КАРТОЧКИ.Купить продукты по карточке можно было не в любом магазине города, а только в том, к которому ты был прикреплен. Каждый день у этих магазинов образовывались большие очереди. Каждый раз стоять в этих очередях приходилось очень долго. Для того, чтобы можно было отойти куда-нибудь в сторону отдохнуть и не потерять очередь, меня брали иногда с собой в магазин. Бесконечные, мучительные стояния на ногах изматывали до изнеможения. Все время хотелось сесть, но приходилось стоять, прижавшись к холодной, каменной, обшарпанной человеческими телами стене, до того момента, когда наконец-то продавщица огромным широким ножом не отрезала нам от буханки маленький кусочек хлеба. Это были счастливые минуты. Во-первых, можно было дома отдохнуть и погреться, если были дрова, у «буржуйки», а во-вторых, съесть свой кусочек хлеба.

Долгое время в магазине обитал большой, пушистый, с огромной головой кот. Уже когда во всем нашем районе не осталось ни одной кошки и собаки, этот котище продолжал жить. И если судить по его внешнему виду и по гладкой шерсти, жилось ему в этом заведении очень даже неплохо. После заявления матери о том, что в нашем доме даже мышей нет, чтобы их поймать и съесть, у меня зародился план поймать магазинного кота и принести его домой. Но кот, видимо, был не только красив, но еще и умен. Он никогда не выходил из помещения и даже за пределы прилавка, словно чувствуя какую-то опасность. Когда наша очередь с улицы входила в магазин, а потом доходила до прилавка, я очень внимательно следил за котом, ожидая, что он когда-нибудь все-таки покинет свою территорию, выйдет в зал, и там я его поймаю. К великому сожалению для меня и к счастью для кота, я его так и не поймал. Его поймал кто-то другой. Через небольшой промежуток времени этот красавец куда-то исчез.

Ни хвойные отвары, ни дрожжевые супы, ни соевое молоко не могли заменить обычный хлеб, и на улицах города все больше и больше появлялось покойников. На них уже просто никто не обращал внимания. Не обращали внимания до тех пор, пока не появились трупы с отрубленными конечностями и с вырезками из мягких мест. По городу поползли слухи о людоедстве. Рассказы были один страшней другого. То кому-то в пирожке попался человеческий ноготь, то где-то на Васильевском острове обнаружили цех, где изготавливали консервы из человеческого мяса. Говорили также о том, что в городе орудует целая банда, которая обманным путем, обещая накормить досыта, ворует детей и перерабатывает их на мясо. Этим слухам верили и не верили. Верили, потому что видели на улицах города расчлененные и изуродованные трупы. На рынке действительно можно было за большие деньги купить хлеба и даже пирожок. Наша мать из-за нехватки денег иногда на таком рынке продавала пайку хлеба, чтобы выкупить следующий паек по карточкам. ЗИМОЙ МОЙ БЛОКАДНЫЙ ТОВАРИЩ ВЫШЕЛ НА УЛИЦУ И ИСЧЕЗ БЕССЛЕДНО. ВСЕ ГОВОРИЛИ, ЧТО ЕГО СЪЕЛИ.В нашей семье к этим рассказам относились с недоверием до тех пор, пока не узнали, что мы живем в одной квартире с людоедкой.

Мы все чаще стали замечать, что из комнаты нашей соседки стали выходить запахи вареного мяса. Нас это не удивляло, потому что иногда военные продавали мясо убитых во время бомбежек лошадей, и, у кого были деньги, могли купить его. Мы так и думали, что она варит конину. В городе в связи с осадным положением был объявлен комендантский час, и поэтому вечерами мы никуда не ходили и, как только темнело, ложились спать. Ложились пораньше еще и для экономии керосина, который использовали для освещения в коптилке, и дров, которые было очень трудно добыть.

В тот злополучный вечер мы, как всегда, легли спать пораньше. Не успели погасить коптилку, как за нашей дверью послышался громкий торопливый топот чьих-то ног, очень настойчивый стук в нашу тонкую дощатую дверь и взволнованный голос соседки. Она просила нас поскорей открыть ей дверь. В открытую дверь она влетела, словно пуля, с топором в руках, который бросила сразу же под кровать, на которой лежали мы с матерью, а сама спряталась под верхнюю одежду, которая висела на вешалке у дверей. Видимо, входная дверь в квартиру была открыта, потому что безо всякого стука в коридоре послышался топот уже множества ног, и вскоре в наших дверях появилась голова солдата. Войдя в нашу комнату, он без труда обнаружил среди висевшего тряпья нашу соседку. Узнав, что она живет в соседней комнате, он ушел вместе с ней, прихватив с собой топор, который лежал под нашей кроватью. Из всей этой сцены мы толком ничего и не поняли. Только на следующий день узнали страшную правду. Оказывается, наша соседка по вечерам выходила на улицу, отрубала у лежащих на земле покойников интересующие ее места и все это складировала у себя в комнате под кроватью. В тот злополучный вечер она вытащила из своей кладовки ранее заготовленную человеческую ногу и пошла на улицу, чтобы разрубить ее на кусочки. Рядом с нашим домом располагалась какая-то воинская часть, и один из солдат заметил нашу соседку за столь странным занятием. Видимо, побоявшись, что она может и его пустить на котлеты, он прихватил с собой своих товарищей, и они всей компанией нагрянули в нашу квартиру.

Говорили, что у нее под кроватью обнаружили целый склад человеческого мяса. Ее и двоих ее детей увели куда-то в тот же вечер. По слухам, детей определили в детский дом, а ее по законам военного времени расстреляли. Говорили также, что дети в детдоме просили того мяса, какого им мама давала.

Несмотря на бесконечные бомбежки и обстрелы, страшный голод и беспощадный холод, в окружении покойников и соседстве с людоедкой, мы каким-то чудом дотянули до весны. Ночи были еще холодные, а в безоблачные дни можно было уже погреться на солнце. Оживала природа, а вместе с ней и люди. Большинство из тех, кто еще мог передвигаться самостоятельно, в ясные солнечные дни выходили погреться на солнышке. Все чаще на закоптелых за зиму грязных лицах можно было увидеть улыбку. Несмотря ни на что, люди радовались приходу весны, радовались, что сумели пережить эту адскую зиму, радовались, что на одного врага, каковым являлся холод, стало меньше. С февраля месяца хлебный паек увеличили до 300 г. Несмотря на то, что немцы продолжали атаковать город с воздуха и земли, а голод в союзе с голодными поносами продолжал косить людей, Ленинград с приходом весны заметно оживал. Все трудоспособное население было мобилизовано на уборку города. Со всех улиц, квартир и парадных были убраны трупы. Вывозили их на огромных машинах, как их называли, пятитонки. Грузили как дрова. Двое, стоящих внизу, раскачивали труп и бросали его в кузов, а два других грузчика принимали и укладывали поплотней, чтобы побольше влезло. Такие катафалки можно было встретить во всех концах города, они трудились много дней с утра и до позднего вечера. Кузова машин ничем не покрывались, и поэтому при перевозке можно было видеть торчащую из кузова ногу или руку, а сзади машины хорошо рассмотреть лица усопших. На улицах города был убран не только снег, но и при помощи ломиков сколот на тротуарах весь лед. Можно было только удивляться, где эти истощенные люди находили в себе силы, чтобы проделывать такую трудоемкую работу.