Георг Гегель - Наука логики. Том 2

2. А так как объект есть тотальность определенности (des Bestimmtseins), но в силу своей неопределенности и непосредственности не есть отрицательное единство этой определенности, то объект безразличен к определениям (как единичным , определенным в себе и для себя), равно как и сами эти определения безразличны друг к другу. Эти определения поэтому не могут быть постигнуты ни из объекта, ни друг из друга; его тотальность есть форма всеобщей рефлектированности его многообразия в самоё по себе неопределенную единичность вообще. Следовательно, определенности, которыми объект обладает, ему, правда, присущи, но форма , образующая собой их различие и связывающая их в некоторое единство, есть внешняя, безразличная форма; все равно, есть ли она некоторая смесь, или, далее, некоторый порядок , известное расположение частей и сторон, все это – соединения, которые безразличны соотнесенным таким путем моментам.

Объект, стало быть, подобно какому-либо наличному бытию вообще, имеет определенность своей тотальности вне себя , в других объектах, эти последние, в свою очередь, имеют эту определенность точно так же вне себя и так далее до бесконечности. Возвращение в себя этого выхода в бесконечное должно быть, правда, равным образом допущено, и его следует представлять себе как некоторую тотальность , как некоторый мир ; однако этот мир есть не что иное, как всеобщность, замкнутая внутри себя через неопределенную единичность, – некоторая вселенная .

Следовательно, поскольку объект в своей определенности вместе с тем безразличен к ней, он через себя самого отсылает, что касается своей определяемости, за свои пределы , указует опять-таки на объекты, которым, однако, подобным же образом безразлично то обстоятельство, что они суть определяющие . Здесь поэтому нигде нет принципа самоопределения; детерминизм – та точка зрения, на которой стоит познание, поскольку ему объект (в том виде, в каком он здесь пока что получился) представляется истиной, указывает для каждого определения объекта определение некоторого другого объекта, но этот другой объект равным образом безразличен как к своей определяемости (детерминированности), так и к своему активному поведению. Детерминизм в силу этого сам тоже столь неопределенен, что ему приходится шествовать вперед до бесконечности; он может по произволу остановиться на любом пункте и при этом чувствовать удовлетворение, потому что тот объект, к которому он перешел, как некоторая формальная тотальность, замкнут внутри себя и безразличен к определяемости через другой объект. Поэтому объяснение определения какого-нибудь объекта и совершаемое для этой цели движение вперед этого представления есть лишь пустое слово , так как в другом объекте, к которому оно переходит, нет никакого самоопределения.

3. Так как определенность какого-либо объекта лежитв некотором другом объекте , то не имеется никакой определенной разницы между ними; определенность лишь удвоена , выступая сперва в одном объекте, а затем в другом; она безоговорочно есть лишь нечто тождественное , и объяснение или постижение постольку тавтологично . Эта тавтология представляет собой внешнее, пустое блуждание туда и сюда; так как определенность не получает от безразличных к ней объектов никакого своеобразного различия и потому лишь тождественна, то имеется лишь одна определенность, и то обстоятельство, что она двойная, именно и выражает собой эту внешность или ничтожество какого-либо различия. Но вместе с тем объекты самостоятельны по отношению друг к другу, и поэтому они остаются в том тождестве всецело внешними друг другу. Тем самым имеется противоречие между полным безразличием объектов друг к другу и тождеством их определенности или, иначе говоря, противоречие их полной внешности в тождестве их определенности. Это противоречие есть, таким образом, отрицательное единство многих безоговорочно отталкивающихся внутри его объектов – механический процесс .

Если объекты рассматриваются лишь как замкнутые внутри себя тотальности, то они не могут действовать друг на друга. В этом определении они суть то же самое, что монады , которые именно поэтому мыслились как не оказывающие ни малейшего воздействия друг на друга. Но именно вследствие этого понятие монады есть неудовлетворительная рефлексия. Ибо, во-первых, она есть некоторое определенное представление о своей лишь в-себе-сущей тотальности; как известная степень развития и положенности своего представления о мире, она есть нечто определенное ; но, будучи замкнутой внутри себя тотальностью, она вместе с тем и безразлична к этой определенности; эта определенность есть поэтому не ее собственная, а положенная через посредство некоторого другого объекта. Во-вторых, монада есть некое непосредственное вообще, поскольку, по мысли Лейбница, она есть нечто лишь представляющее ; ее соотношение с собой есть поэтому абстрактная всеобщность ; в силу этого она есть некоторое открытоедля других наличное бытие . Чтобы утвердить свободу субстанции, недостаточно представлять себе ее как такую тотальность, которая, будучи полной внутри себя , не нуждается в получении чего-нибудь извне. Напротив, как раз это чуждое понятию, только представляющее соотношение с собой самой и есть некоторая пассивность по отношению к другому. Точно так же и определенность , будем ли мы ее понимать как определенность некоторого сущего или как определенность некоторого представляющего , как некоторую степень собственного, идущего изнутри развития, есть нечто внешнее ; достигаемая развитием степень имеет свою границу в чем-то другом . Переносить взаимодействие субстанций в некоторую предустановленную гармонию означает не что иное, как превращать его в некоторую предпосылку, т. е. делать его чем-то таким, что изымается из-под власти понятия. Потребность избежать признания воздействия субстанций друг на друга основывалась [у Лейбница] на том, что в основу был положен момент абсолютной самостоятельности и первоначальности. Но так как этому в-себе-бытию не соответствует положенность , степень развития, то оно именно поэтому имеет свое основание в некотором другом.

Касательно отношения субстанциальности мы в свое время показали, что оно переходит в отношение причинности. На сущее имеет здесь определение уже не некоторой субстанции , a некоторого объекта ; отношение причинности потонуло в понятии; первоначальность одной субстанции по отношению к другой оказалась видимостью, а ее действование оказалось переходом в противоположное. Вследствие этого отношение причинности не обладает никакой объективностью. Поэтому, поскольку некоторый объект положен в форме субъективного единства как действующая причина, то это теперь признается уже не первоначальным определением, а чем-то опосредствованным ; действующий объект имеет это свое определение лишь через посредство некоторого другого объекта. Механизм , так как он принадлежит к сфере понятия, положил в нем (в механизме) то, что оказалось истиной отношения причинности, а именно, что причина, долженствующая быть чем-то в-себе-и-для-себя-сущим, есть, по существу, столь же и действие, положенность. Поэтому в механизме причинность объекта есть непосредственно некоторая не-первоначальность; объект безразличен к этому своему определению; то обстоятельство, что он есть причина, является для него поэтому чем-то случайным. Постольку можно было бы сказать, что причинность субстанций есть лишь нечто представляемое . Но именно эта представляемая причинность и есть механизм, так как он состоит в том, что причинность, как тождественная определенность разных субстанций и, стало быть, как исчезание их самостоятельности в этом тождестве, есть некоторая голая положенность ; объекты безразличны к этому единству и сохраняют себя в противовес ему. Но в такой же степени и эта их безразличная самостоятельность есть тоже голая положенность ; они поэтому способны смешиваться друг с другом и сочетаться в агрегаты и в виде агрегата становиться единым объектом . В силу этого безразличия как к своему переходу, так и к своей самостоятельности субстанции суть объекты .