Дмитрий Бегичев - Семейство Холмских (Часть вторая)

"Графъ Ольгинъ имѣлъ состояніе небольшое, и притомъ разстроенное. Бывшая жена его вышла за-мужъ за соблазнителя своего, и покинула дочь свою, бѣдную мою Машу, безъ всякаго вниманія. Графъ Ольгинъ, отдавая мнѣ ее, вручилъ нѣсколько десятковъ тысячъ, оставшихся отъ всего имѣнія, которое онъ успѣлъ продать при жизни своей. Я положила этотъ капиталъ на имя Маши, для приращенія въ Опекунскій Совѣтъ, не касалась до него, воспитывала и содержала ее на свой счетъ, какъ родную дочь. Батюшка былъ на все согласенъ, и при смерти не забылъ ее въ своей духовной. Собственный ея капиталъ, увеличившійся въ продолженіе времени, также и состояніе, завѣщанное покойнымъ отцомъ моимъ, обеспечивали ее на всю жизнь. Пятнадцать лѣтъ прожила она со мною, утѣшала меня и составляла все мое счастіе.

"Въ это время увидѣла она въ первый разъ хитраго, искуснаго лицемѣра -- Князя Фольгина. Ежели ты сама, бывши къ нему совершенно равнодушною, могла ошибиться, и почитала его добрымъ и прекраснымъ человѣкомъ, то можно себѣ вообразить, какое сильное впечатлѣніе сдѣлалъ онъ на сердце восмнадцатилѣтней дѣвушки! Онъ и меня обольстилъ наружностію своею, хотя довольно дорого заплатила я за горькую мою опытность...

" Удивляться не чему, что онъ завлекъ невинную, неопытную дѣвушку. Всѣмъ казалось тогда, что Маша моя составляетъ прекрасную партію. Притомъ-то, въ это время только что получилъ онъ большое состояніе, въ наслѣдство послѣ отца, и вообще имѣлъ очень хорошую репутацію. Ты сама видѣла любезность его, весельи! характеръ, остроуміе, и повѣришь, что Маша страстно любила его. Но -- не долго носилъ онъ маску передъ нею! Вскорѣ мотовство его, роскошь, распутство -- открыли глаза несчастной его женѣ. Маша -- такъ привыкла я до сихъ поръ называть ее -- никому не жалуется, сноситъ съ истинно Христіанскою твердостію бѣдствіе свое. Даже и мнѣ никогда и ничего не говоритъ она, но я привыкла съ дѣтства замѣчать по лицу ея чувства. Къ счастію, во время еще успѣла я предупредить ее, чтобы она сохранила капиталъ свой для дѣтей, и отнюдь не брала-бы его изъ Опекунскаго Совѣта. Это обуздываетъ и удерживаетъ мужа ея отъ дальнѣйшихъ оскорбленій. Онъ промоталъ почти все свое имѣніе, и предвидитъ, что скоро долженъ будетъ прибѣгнуть къ великодушію жены своей.

"Вотъ вся моя исторія. Она не длинна, но утомительна, и, кажется, что разсказъ мой намъ обѣимъ былъ тягостенъ."

Въ продолженіе сего разговора, совсѣмъ не замѣтивъ, пріѣхали онѣ въ Москву. Въ домѣ нашли онѣ тотъ-же порядокъ и то-же спокойствіе, какіе были прежде.

Отдавая все преимущество жизни свободной и независимой, Софья утвердилась въ намѣреніи своемъ -- не выходить никогда за-мужъ, и не предоставлять судьбы своей во власть какого нибудь своевольнаго и несправедливаго тирана. Такъ думала она тогда о всѣхъ мужчинахъ.

Вечеръ провели Свіяжская и Софья очень пріятно, вдвоемъ. Чтобы отклонить впечатлѣніе, оставшееся отъ разговора дорогою, бесѣдовали онѣ о предстоявшемъ для нихъ путешествіи къ Аглаевымъ, располагали когда выѣхать, воображали, съ какимъ удовольствіемъ будутъ приняты, и какъ пріятно проведутъ время у Аглаевыхъ.

"Одинъ тотъ, кто способенъ наслаждаться семейственною

жизнію, есть прямо добрый, и, слѣдовательно, прямо

счастливый человѣкъ."

Жуковскій.

Черезъ нѣсколько дней по возвращеніи отъ Князя Фольгина, Свіяжская и Софья выѣхали изъ Москвы. Свіяжская всегда имѣла обыкновеніе, выѣзжая изъ Москвы и возвращаясь въ Москву, посѣщать могилы родителей своихъ. Въ Донскомъ монастырѣ отслужила она паннихиду, и прямо оттуда отправилась въ путь. Свіяжская просила Софью заѣхать съ нею, на нѣсколько дней, въ ея подмосковную; это было по дорогѣ, и никакого крюку чрезъ то онѣ не дѣлали.

Паннихида на гробѣ родителей возбудила горестныя воспоминанія въ Свіяжской; она поплакала, но вскорѣ отерла слезы, и съ чувствомъ сказала: "Дай Богъ всякому такъ умереть, чтобы по прошествіи нѣсколькихъ десятковъ лѣтъ вспоминали о немъ со слезами!".. Это было поводомъ къ разговору о родителяхъ Свіяжской. Она разсказала, что ея родители, проживъ слишкомъ тридцать лѣтъ вмѣстѣ, не имѣли никогда ни малѣйшаго неудовольствія между собою. "Пріятно было смотрѣть на старичковъ" -- продолжала она.-- "Взаимная любовь и привязанность ихъ не ослабѣвали. Съ душевнымъ умиленіемъ видѣла я, какъ они старались угождать другъ другу. Батюшка былъ довольно горячаго характера, но матушка умѣла укрощать и успокоивать его. Все хозяйство лежало на ней; невозможно, чтобы въ домѣ иногда не было какой нибудь непріятности отъ людей; но она умѣла все улаживать, не допускала до его свѣдѣнія, и ничѣмъ его не тревожила. Все у нея было въ порядкѣ, напередъ обдумано и приспособлено, и никогда не бывало слышно никакого ворчанья на людей, жалобъ на хлопоты и неудовольствія отъ нихъ, что такъ часто слышимъ мы отъ другихъ хозяекъ. Она была не кропотлива, хотя взыскательна, и даже строга, только справедливо и безпристрастно; за то она заботилась о хорошемъ содержаніи домашнихъ, и люди не только боялись и уважали, но, можно сказать, боготворили ее. Самое большое наказаніе для служителя бывало то, ежели она отдаляла его изъ своего дома и отсылала въ деревню. И я до сихъ поръ слѣдую правиламъ матушки. Ты сама видѣла, что у меня въ домѣ, кажется, все довольно въ порядкѣ, и на людей я жаловаться не могу.

"Съ величайшимъ вниманіемъ занималась она тѣмъ, чтобы все, что батюшкѣ нужно, и что онъ любилъ, было заблаговременно приготовлено. Въ полной мѣрѣ была она заботливымъ другомъ, доброю женою и помощницею мужа своего. Батюшка все это чувствовалъ, и умѣлъ отдавать ей должную справедливость. Никогда не выйдетъ изъ памяти моей тотъ день, когда праздновали они серебряную сватьбу свою. Это было въ подмосковной, куда мы теперь ѣдемъ. На праздникъ приглашены были родные, и многіе изъ сосѣдей. Послѣ обѣдни, молебна, и угощенія всѣмъ дворовымъ и крестьянамъ, когда за нашимъ обѣдомъ стали пить за здоровье виновниковъ праздника, я, но данному мнѣ отъ батюшки знаку", встала изъ-за стола, и вмѣстѣ съ нимъ подошла къ доброй нашей старушкѣ. Батюшка, съ бокаломъ въ рукѣ, нѣжно поцѣловалъ ее, и со слезами сказалъ ей: "Двадцать пять лѣтъ дѣлала ты меня совершенно счастливымъ; да наградитъ тебя самъ Богъ! Призываю милость и благословеніе Его на тебя, истинный, вѣрный другъ мой! Тебѣ не страшно предстать передъ престоломъ Божіимъ: ты исполнила опредѣленіе твое на земли; ты была доброю, примѣрною женою и матерью. Объ одномъ только прошу Бога, чтобы дочь наша была похожа на тебя!" -- "Можешь вообразишь" -- продолжала Свіяжская -- "какъ была тронута матушка. Со слезами бросилась я цѣловать ея руки; она поперемѣнно обнимала, то меня, то батюшку, и отъ слезъ могла сказать только: "Другъ мой, друзья мои, истинные мои друзья, сокровище, счастіе мое на землѣ! чѣмъ и какъ мнѣ благодарить Бога за милость Его!" Всѣ гости, и даже служители, находившіеся при столѣ, были тронуты и плакали. Батюшка прекратилъ эту сцену, махнувши платкомъ.