Олег Якубов - Привет эпохе

Раздосадованный таким поворотом дела, я вернулся в редакцию, отстучал на пишущей машинке произнесенную переводчиком речь, поставил над текстом фамилию Роднея Арисменди и отправился за благословением в партийный отдел. «Молодец, старик, блестящая работа, растешь на глазах – похвалил наш главный идеолог эту галиматью и размашисто поставил свой автограф.

«Ну и черт с ним, с этим интервью и с Арисменди тоже», озлобленно думая я, возвращаясь домой и, прикидывая, сколько же мне за этот «труд» отслюнявят в секретариате – рублей пять-семь, или учитывая важность моего несостоявшегося собеседника расщедрятся на целый «червонец». Меня и впрямь ожидал денежный сюрприз, но такого поворота событий я предположить не мог. С порогу мне заявили, чтобы я немедля зашел в кабинет к главному редактору. Шеф был хмур и явно раздражен. Без всяких предисловий заявил:

– Звонили из МИДа, устроили скандал. Оказывается, по законам Уругвая деньги платят тому, кто дает интервью. Так что мы этому Арисменди обязаны были сначала заплатить, а уже потом у него интервью брать. Эти мидовские протокольщики уже все сообщили в международный отдел ЦК партии, так что требуют тебя строго наказать по партийной линии.

– А меня-то за что? – изумился я. – Могли бы нас заранее предупредить, что так, мол, и так. Откуда я-то знал, что ему платить надо. Да и вообще, я же не коммунист, по какой еще партийной линии они меня наказать могут.

– Ладно, ты не умничай, – проворчал шеф. – Мы тут вот что решили. Сейчас зайдешь в бухгалтерию. Там тебе дадут ведомость с фамилией Арисменди и выдадут пятьдесят рублей. Да, чуть не забыл. В МИДе предупредили, чтобы купюры были крупными, но не одной, так что проследи, пусть тебе дадут две двадцатипятирублевки.

– За сто строк паршивых полтинник платить? – не сдержал я возмущения. Вот это да! Может, мне тоже в генсеки податься, хоть зарабатывать начну на гонорарах.

– А ты же сам только что сказал, что беспартийный, какой же из тебя генсек! – беззлобно поддел меня главный и тут же снова посуровел. – Кстати, о твоем наказании. Чего-то мы все равно сообщать должны, что меры, дескать, приняты. Так что решили тебя гонорара за это интервью лишить. И не возражай! – прикрикнул он. – Не могу же я за одно интервью дважды платить, не положено.

– Ну, так, может, кто другой ему деньги отнесет, а то уж больно обидно.

– Обидно, не обидно, а идти надо тебе. Раз ты у него интервью брал, тебе и гонорар выплачивать. Порядок такой.

Когда я снова явился в резиденцию, Арисменди плавал в бассейне. Не вылезая из воды, он чиркнул свою подпись в ведомости, небрежно положил на бортик конверт с деньгами и поплыл в противоположную сторону.

Вот так я схлопотал свой первый выговор «по партийной линии». Подобными впоследствии, за долгие годы работы в газете, был я обвешан, как собака репьями – партия была строга со своими оступившимися попутчиками. Но был, кстати, и один, можно сказать, правительственный выговор, которым не могу не «похвастать».

В правительственный аэропорт «Ташкент-2» я отправился брать интервью у премьер-министра Японии. Что-то там произошло со сдвижкой во времени, премьер торопился, на вопросы отвечать не захотел, я убеждал, что представляю самую крупную на всем советском Востоке газету и посему отказывать в интервью мне, то бишь этой газете, никак невозможно. В итоге высокий гость предложил альтернативу: он разрешает мне ехать с ним в одной машине, по дороге я задаю свои вопросы. Поняв, что мне предоставляют единственный шанс, я, как мне показалось, очень ловко юркнул в раскрытую дверцу правительственного лимузина. Когда вернулся в редакцию, меня уже поджидал шеф с «радостным» известием об очередном взыскании. На сей раз выговор был вынесен за грубейшее нарушении японского этикета – я не имел права, садясь в машину, поворачиваться к главе правительства Страны восходящего солнца спиной, а уж, тем более, невольно согнувшись, демонстрировать ему то место, где спина свое благородное название теряет.

БЕНДЕР СОБСТВЕННОЙ ПЕРСОНОЙ

Ленинградский Большой драматический театр (БДТ) гастролировал в Ташкенте больше месяца. Билеты на все спектакли раскупили заранее, на людей, подходящих к театральному подъезду с заветными билетиками, смотрели как на небожителей. В нашей редакции была создана специальная группа по освещению в газете спектаклей. Мне поручили написать рецензию на спектакль «Энергичные люди», где в главной роли был занят блистательный Евгений Лебедев, народный артист СССР. Спектакль обличал жуликов, стяжателей и иного рода проходимцев, высвечивал, как тогда принято было говорить, социально острые проблемы, обнажал изъяны тех, кто не желал жить в строгом соответствии с моральным кодексом строителя коммунизма. Впрочем, забегая вперед, скажу, что все мудреные и холодные как камни слова я узнал только тогда, когда меня за подготовленную рецензию чехвостили на редакционной летучке.

Мне, как журналисту, была выдана контрамарка, сидел я в проходе на каком-то приставном колченогом стульчике, но счастлив и этому был безмерно. Блистательная игра актеров, особенно Евгения Лебедева, исполнявшего главную роль, захватила меня настолько, что свой репортерский блокнот я даже из кармана достать забыл. Короче, спектакль закончился, а в блокноте у меня не было ни единой записи. Вот тогда-то мне и пришла в голову мысль составить рецензию на спектакль из общественного мнения тех зрителей, которые его посмотрели. Так впоследствии рецензию и озаглавил: «Общественное мнение».

Я устремился в театральное фойе, открыл наконец блокнот и стал приставать к зрителям, хлынувшим из зала, с вопросами. Надо сказать, что отвечали мне охотно и обстоятельно – спектакль, судя по реакции, понравился всем. Ничего предосудительного в таком необычном подходе к заданию не обнаружив, мой тогдашний заведующий отделом подмахнул рукопись и материал, как говорится, пошел в набор. Но на ближайшей редакционной летучке, слово взял завотделом партийной жизни, один из старейшин нашей редакции, и скрипучим голосом возвестил о том, что у нас-де произошло ЧП – на страницах крупнейшей в республике газеты, являющей собой рупор Центрального комитета партии, появился материал авторитет той самой газеты дискредитирующий. Дальше я как раз и услышал слова о моральном кодексе строителя коммунизма, ну и все иные термины, которые в моей рецензии как раз-таки и отсутствовали. В результате я получил «выговор без занесения», от театра, а вернее написания рецензий меня тут же отлучили, а вот контрамарку в бреду праведного гнева изъять забыли. И тогда я решил, что раз из меня не вышел театральный критик, вернусь-ка я к привычному своему репортерскому ремеслу и займусь интервью. Свой выбор я остановил на Сергее Юрском, в которого просто влюблен был после экранизации «Золотого теленка», полагая, что лучшего Остапа Бендера на экране не было, нет, и не будет. Я отправился на спектакль, в котором был занят Юрский, после окончания зашел за кулисы и договорился с актером о встрече на следующий день. Мы встретились в гостинице, у Юрского был выходной, он никуда не торопился, во времени меня не ограничивал, а напротив, сам задавал много вопросов, интересовался жизнью в Узбекистане. В конце разговора я осмелел и сказал, что хотел бы пригласить актера к себе домой на плов. Юрский долго и пристально на меня смотрел, выдерживая, видимо, классическую театральную паузу, потом с расстановкой произнес: «Если только на плов, то – согласен».