Олег Якубов - Привет эпохе

Израильские репортеры в музее «Яд ва шем» иногда попросту дежурят, особенно в дни приезда каких-либо известных политических деятелей. Вместо того, чтобы гоняться за ними по всей стране, проще приехать в музей, дождаться посещения и спокойненько взять интервью. Но бывало, что и в музее гости не задерживались и тогда интервью срывалось. Именно поэтому для себя самого я систему получения интервью, можно сказать, усовершенствовал. В конце экскурсии любого высокого гостя непременно подводили к небольшой трибунке, где уже загодя была приготовлена книга отзывов почетных гостей. Эта трибуна установлена прямо у выхода из детского зала и огорожена густым кустарником. Я обычно выжидал, когда на трибуну положат книгу отзывов – это был сигнал, что через пару минут делегация из зала выйдет – тут же подходил и устраивал возле книги включенный диктофон. Гость делал запись, я стоя поодаль, просил, чтобы запись прочитали вслух, а уж задать после этого еще несколько вопросов особого труда не составляло. Схема действовала безотказно, но нет такого механизма, который бы не давал сбой. Так случилось и у меня во время визита министра иностранных дел России Андрея Козырева.

Поначалу все шло как по маслу, то бишь, по давно отлаженной схеме. Служители музея вынесли книгу, я установил диктофон, отошел в сторонку и спокойно ждал нужного момента. Козырев сделал в книге запись, я выкрикнул привычное6 «Андрей Владимирович, прочтите, пожалуйста, вслух, какую запись вы сделали музею». Но именно в этот момент кто-то из сопровождавших российскую делегацию, обратился к министру с вопросом. Он отвлекся, клича моего не услышал и я стал продираться вперед, что вопрос повторить. И вот это была моя главная ошибка. Схема не давала сбоев до тех пор, пока я смирно стоял за обозначенной охраной чертой и не нарушал демаркационной, так сказать, линии. Как только я сделал шаг вперед, как меня тут же стала оттискивать охрана. Интервью было под угрозой, что может быть для репортера страшнее, и я ломился вперед, не видя преград. Тут же охрана взялась за меня основательно. При этом свое профессиональное мастерство и особую рьяность демонстрировали, в основном, охранники, приехавшие вместе с министром иностранных дел России. Ну, а поскольку говорили мы на одном языке, то я постарался им объяснить, насколько они не правы. Вероятно, в пылу дискуссии несколько увлекся, так как применял слова, которые в программе спецкурса факультета русской филологии обозначены, как «жаргонная и бранная лексика деклассированного элемента». Я энергично рекомендовал охранникам отправиться по короткому и очень четкому адресу, высказывал готовность немедленно вступить в половую связь с мамой каждого из них, обвинял их в пристрастии к содомии, ну и так далее. Министр сначала обернулся на возникший шум, потом стал совершенно явно прислушиваться к столь непротокольным высказываниям и, наконец, от всей души рассмеялся.

– Что там у вас случилось? – спросил Козырев в итоге.

Охранники не успели и ртов раскрыть, как я уже встрял: «Да вот они, Андрей Владимирович, не разрешают мне задать вам вопрос…»

– А вы свои вопросы собираетесь задавать мне в той же тональности? – шутливо спросил министр.

– Ну что вы, Андрей Владимирович, я только хотел спросить, какое впечатление произвело на вас посещение музея Катастрофы, – елейным голосом проговорил я ему.

Козырев ответил на этот вопрос, потом на несколько других, но в конце этого импровизированного интервью не удержался от едкого замечания: «Давненько не приходилось мне на протокольных мероприятиях выслушивать столь эмоциональных речей».

– Нет худа без добра, – позволил я себе еще одну наглую выходку. – В конце-концов, Андрей Владимирович, вы получили возможность убедиться, что репатрианты из Советского Союза, несмотря на длительность проживания в Израиле, не только не забыли русского языка, но и не утратили понимания всех его тонкостей и особенностей.

– Умеете излагать, – все так же одобрительно подвел черту нашему диалогу Козырев.

Х Х

Х

…Английский миллионер Максвелл решил внести свой вклад в репатриацию советских евреев в Израиль. На свои деньги он открыл газету «Время» – она издается и по сей день. Все делалось основательно и денег миллионера не жалели. Помещение арендовали в редакции крупнейшей израильской газеты «Маарив»,закупили компьютеры, утвердили немаленький штат с хорошими зарплатами, обеды в редакционной столовой были бесплатными, репортерам оплачивали расходы на бензин. Мне предложили контракт в новой газете.

Рита откровенно огорчилась и посоветовала пойти к Гиммельфарбу: может, он прибавит зарплату, тогда и уходить незачем будет. Поплелся к боссу. После первой же фразы он меня перебил:

– Я уже все знаю. Иди и подписывай контракт. Ты сейчас у меня сколько получаешь, – и сам ответил, – 1200 шекелей. А там тебе предложили 4500. О чем тут думать? Брось свои советские штучки и думай о собственной карьере.

Репортеры во «Времени» были в цене. Газета формировалась по чисто западному образцу, репортаж, как и положено, главенствовал на полосах. К тому времени у меня уже была машина и я исколесил страну вдоль и поперек. В Израиль стали приезжать на гастроли российские артисты, интервью с ними стали неотъемлемой рубрикой нашей газеты.

ТРИ АВТОГРАФА НИКУЛИНА

Юрий Владимирович Никулин приехал в ТельАвив для съемок своей передачи «Белый попугай». Был он к тому времени уже неизлечимо болен, съемки давались ему с явным трудом, но он бодрился, сам настаивал, чтобы неудавшиеся, на его взгляд, эпизоды переснимались по несколько раз, пока не добивался нужного результата. В завершающий день съемок его прямо с площадки увезли в больницу с сильнейшим сердечным приступом. В больнице он пробыл два дня и, несмотря на настояния врачей, вернулся в гостиницу, пообещав беречь себя и аккуратно проходить все назначенные ему процедуры. Интервью с Никулиным у меня было назначено заранее, но я опасался, что из-за плохого самочувствия оно сорвется. Но Никулин встретил меня вполне радушно, сказал, что раз обещал – беседа состоится. Осматривающий его в тот момент врач с явным неудовольствием нахмурился, отвел меня в сторонку и сердито пробурчал: «Пощадили бы вы его. Он очень плохо. Короче – двадцать минут и ни минутой больше.

– Постараюсь управиться доктор, – пообещал я эскулапу, на ходу включая диктофон.

Ног моя прыткость Юрию Владимировичу пришлась явно не по душе.

– Ты что, куда-то торопишься? – спросил он меня с явно недовольной интонацией.

– Помилуйте, Юрий Владимирович, – поспешил я его заверить.– У меня вопросов куча, но врач…

– Да ладно, он же ушел, так что сиди спокойно. Вот мы сейчас с тобой чайку заварим, под чаек и разговор душевнее будет.