Александр Генис - Эссе 2003-2008

Иногда этот жест можно было измерить - в том числе и миллиметрами. Стоило чуть сдвинуть на лоб знаменитую кепку, как вождь превращался в урку. В одной пьесе Бахчанян вывел на изображающую Красную площадь сцену толпу, застывшую в тревожном молчании. После долгого ожидания из мавзолея выходит актер в белом халате. Устало стягивая резиновые перчатки, он тихо, но радостно произносит: «Будет жить!».

Если в этом случае Вагрич обошелся двумя словами, то в другом хватило одного. Он предложил переименовать город Владимир во Владимир Ильич.

С Вагричем привыкли обращаться как с фольклорным персонажем. Одни пересказывали его шутки, другие присваивали. Широкий, хоть и негласный успех бахчаняновских акций помешал разобраться в их сути. Его художество приняли за анекдот, тогда как оно было чистым экспериментом.

Анекдот начинен смехом, как граната шрапнелью. Взорвавшись, он теряет ставшую ненужной форму. У Вагрича только форма и важна. Юмор тут почти случайный, чуть ли не побочный продукт основного производства, цель которого - исчерпать все предоставленные художнику возможности, заняв не предназначенные для искусства вакантные места.

Собственно, это - футуристская стратегия. Хлебников, например, расширил русскую речь за счет неиспользуемых в ней грамматических форм. Переводя потенциальное в реальное, он не столько писал стихи, сколько столбил территорию, которой наша поэзия до сих пор не умеет распорядиться. Вот так же и Вагрич заполняет пустые клеточки возможных, но неосуществленных жанров.

Единицей своего творчества Бахчанян сделал книгу. Большая часть их осталась неизданной, но те, что все-таки появились на свет, удивят любого библиофила. Например, выпущенная Синявскими в 86-м году трилогия «Ни дня без строчки», «Синьяк под глазом» и «Стихи разных лет». Последняя книга - моя любимая. В ней собраны самые известные стихотворения русской поэзии - от крыловской басни до Маяковского. Все это издано под фамилией Бахчанян. Смысл концептуальной акции в том, чтобы читатель составил в своем воображении автора, который смог - в одиночку! - сочинить всю русскую поэзию.

Другая книга Вагрича - «Совершенно секретно» - вышла в очень твердом переплете, снабженном к тому же амбарным замком. Это издание Бахчанян подарил мне на день рождения. Познакомиться с содержанием я смог только через год, когда получил в подарок ключ от замка.

Многие поставленные задолго до Сорокина литературные опыты Бахчаняна можно назвать семиотической абстракцией. Разорвав привычные узы, отняв устойчивое сочетание у его контекста, Бахчанян распоряжается добычей с произволом завоевателя.

Разработка этого приема привела к «Трофейной выставке достижений народного хозяйства СССР», которую мы когда-то устроили на развороте «Нового американца». На ней экспонировались бахчаняновские лозунги, каждый из которых просится в заглавие статьи. Фельетонист мог бы взять «Бей баклуши - спасай Россию», эстет - «Вся власть - сонетам», постмодернист - «Всеми правдами и неправдами жить не по лжи».

В основе бахчаняновского юмора лежат каламбуры, которыми Вагрич больше всего известен или - неизвестен, ибо они мгновенно растворяются в фольклорной стихии, теряя по пути автора, как это произошло с эпохальным «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью».

Каламбуры принято относить к низшему разряду юмора: две несвязанные мысли соединяются узлом случайного созвучия. Примерно то же можно сказать о стихах. Если поэзия, заметил однажды Бродский, одинаково близка троглодиту и профессору, то в этом виновата ее акустическая природа. Каламбур как рифма говорит больше, чем намеревался - или надеялся - автор. В хорошем каламбуре так мало от нашего умысла, что следовало бы признать его высказыванием самого языка. Каламбур - счастливый брак случайности с необходимостью. В хаосе бездумного совпадения деформация обнаруживает незаметный невооруженному глазу порядок.

Искажая действительность, мы часто не удаляемся, а углубляемся в нее. Об этом напоминают изобразительные каламбуры Бахчаняна - его бесчисленные коллажи. Лучшие из них производят впечатление короткого замыкания, которое гасит свет чистого разума. В наступившей темноте на задворках здравого смысла появляются иррациональные тени, ведущие свою, всегда смешную, но иногда и зловещую игру.

Так, к Олимпийским играм 84-го года Вагрич изготовил плакат: прыгун с трамплина, а снизу - целящийся в него, как в утку, охотник. Прошло немало лет, пока не выяснилось, что забавный каламбур предсказывал будущее. Напомню, что в том году Олимпиада проходила в Сараево.

Половину своих 70 лет Бахчанян прожил в Нью-Йорке. Но эмиграция изменила Бахчаняна меньше всех моих знакомых. Даже в нью-йоркском пейзаже Бахчанян умудряется выделяться. Особенно когда он на веревочку с крючком ловит карасей в пруду Централ-парка.

«Индиана Джонс и Королевство хрустального черепа» вышел на российский экран рекордным тиражом

Спилберг пришел в Голливуд, чтобы стать пророком подростков. К этому сводилась его миссия, эстетика, удача. Впустив сказку в стандартный пригород, он сделал ребячий мир интересным, а взрослый - несуществующим. В своих ранних - эскапических - лентах Спилберг выстроил комфортабельное бомбоубежище от реальности.

В лучшем из них крутят «Индиану Джонса». Три серии Спилберг не давал ему вырасти. В последней он придумал ловкий трюк. Чтобы резко омолодить главного героя, в картину впустили второстепенного - его отца. С помощью Джонса-старшего в исполнении Шона Коннери «Последний крестовый поход» триумфально завершил трилогию, сделавшую Индиану самым успешным персонажем в истории авантюрного жанра, а Спилберга - его классиком.

Двадцать лет спустя, чтобы вернуть Индиану на экран, режиссер демонстративно развернул ситуацию. Поскольку 64-летний Гаррисон Форд не может больше притворяться профессором и бойскаутом, Спилберг еще больше состарил своего героя, дав ему взрослого сына. Обалдуй на мотоцикле с коком Элвиса Пресли, он не столько помощник, сколько идеальный зритель, на глазах которого старый отец показывает прежние силы и ловкость, обходясь, кстати сказать, без дублера.

В этом - соблазн картины для самых верных зрителей Спилберга для тех, кто помнит все его премьеры. Поседев вместе ним, они хотят верить, что детство не кончается с пенсией: еще можно купить джип, сбежать в Мексику, начать новый роман, хотя бы перечитать старый.

Идя нам навстречу, «Королевство хрустального черепа» не предлагает зрителю никаких открытий. И правильно делает. Новаторство, как показывает пример Шерлока Холмса и Джеймса Бонда, - опасное излишество для удачной формулы. Мы любим сказки за то, что они повторяются, в отличие от жизни, которая всегда норовит измениться.