Черчесов А.Г. - Венок на могилу ветра - 2000

Конечно, брата боялись. Наблюдая за ним — за тем, как он ходит и дышит, за тем, как бежит за конем, как со скрипом зубовным побеждает на скачках и в споре, терзает издевкой свой же нечаянный смех, презирает настырную, давнюю боль и дерется, — Алан понимал, что, в отличие от сдавшегося на милость болезни отца, безотлучно, до самой кончины, кротко сидевшего при блуждающей вкруг него смерти и наблюдавшего за тем, как она равнодушно ворожит в тяжелеющем воздухе ленивыми узорами кошмаров, брат носил смерть с собой — словно подобрал в подполье злого котенка, сунул за пазуху и не пожелал с ним расставаться — до тех пор, пока тот не подрастет и заматереет настолько, что новый удар приютившего его ненависть сердца разбудит в нем дикую жажду испробовать его кровь. Рано или поздно, но котенок должен был выпустить когти. Вопрос был в том, как глубоки окажутся шрамы.

В самом начале мая пронесся слух о том, что в одном из соседних аулов пропала девушка. Падким до подробностей шепотом передавалась весть про то, что пропали, в сущности, двое: догадка о ее возможной беременности мгновенно и прочно приладилась к слуху, все равно как муха к хвосту. Иначе и быть не могло: из всех вероятных причин разум привычно выбрал самую грязную. Но уже через пару дней их опытную проницательность едва не постигло разочарование, потому как через два-три дня, чуть только слух укрепился в своих подозрениях, в аул въехал всадник, сошел с коня и, держа его под уздцы, степенно направился к ныхасу, где, обменявшись приветствиями со старейшинами домов, рассказал, хмуро глядя им в лица, что поиски отменены, но не оттого, мол, что девушка найдена, а, напротив, потому, что она вроде как и не пропадала. Какая-то путаница, только и всего. Будто бы целую и невредимую обнаружили ее у дальних родственников в Кобанском ущелье, куда она отправилась по приказу отца на рассвете, о чем сам тот забыл уже поутру, с трудом уцелев в глупом сне, где всю ночь напролет тонул в волнах широкой нездешней реки. Сон и вымыл водой из него крохи прежнего дня... Так что все обошлось, слава Богу.

Рассказ был встречен аулом вполне благосклонно, а ответом ему щедро звучало в речах всеобщее облегчение, ведь причина для беспокойства отпала сама собой. Однако следом за этой причиной отказалось исчезнуть само подозрение. Признаться, оно только усилилось, заблестело близкой разгадкой в глазах и, послушное времени, с каждым часом все явственнее и охотней превращалось в предвкушенье уверенности. Потому что если уж кто начинает рассказывать вслух свои сны — дело явно нечисто. А если он рассылает вокруг еще и гонцов, значит, страх позора затмил ему разум.

Аслан сперва помрачнел. Известие об исчезновении девушки заставило его насторожиться. Казалось, он ходит и прислушивается к тому, как прорастает у него в груди бедой тревога, неумелая и досадная, как дурное предчувствие. На целый день он словно выпал из плескавшегося на ярком весеннем свету бойкими красками времени, погрузившись в цепенеющее ожидание. Потом вдруг встрепенулся и ни с того ни с сего под самый дождь отправился в лес на охоту, чтобы вернуться оттуда к закату ни с чем, кроме мокрой одежды, кровоточащего, впопыхах перевязанного колена, подбитого старого зайца да стона, занесенного в чуткую ночь вместе с черным страданием в глазницах. Затем он впал в забытье — словно сорвался, не умея плавать, в омут чужой неопрятной души — и долго метался в его объятьях, пока не был разбужен рассветом. Взглянув ему в лицо, Алан увидел на нем улыбку, от которой у него побежали мурашки по коже: впечатление было такое, будто он смотрит в зеркало, а оттуда ему его же лицом ухмыляется черт.

— Проверь-ка колено, — сказал Аслан, заметив оторопь брата. Не говоря больше ни слова, он лишь брезгливо поморщился и отвернулся к стене, словно имел дело с олухом, которому легче соврать, чем расходовать попусту правду.

Рана опухла и покрылась по краям коркой сукровицы. Алан сходил в хадзар, зачерпнул в очаге пригоршню пепла, поставил воду на огонь, велел, как вскипит, приготовить отвар, успокоил скупой отговоркой мать и сестер ее, вернулся в комнату и первым делом распознал с порога теплый запах крови. Брат сидел, свесив ногу с одеяла, и с любопытством следил за тем, как из-под сорванной повязки падают вниз послушные капли, сворачиваясь на полу круглым ярко-красным зрачком.

— Давай скорей, не то дождемся — загноится, — велел он Алану и в нетерпении протянул вперед руку. Смочив рану аракой, он обильно посыпал ее сверху пеплом, уронил на него искорки соли и залепил их сверху прозрачной слезой древесной смолы. — Ну вот, теперь уймется. Жалко только штаны.

К вечеру он вновь загорелся глазами, и брат понял, что утром он уйдет. Человек, собирающийся совершить убийство, похож на тяжелобольного, принявшего усилившуюся лихорадку за прилив сил. В нем жаром дышит обреченность. Ее нельзя предотвратить. Но иногда бывает возможно устроить подмену. «В конце концов, у нас одно с ним лицо, — думал Алан. — И я тоже познал эту женщину». Если уж грех их был один на двоих и требовал жертвы, то он готов ее принести. Все остальное было бы трусостью. Решимости кому-то мстить в нем не было вовсе, но это вряд ли имело значение, потому как было в избытке другое — решимость сделать это вместо брата и тем самым спасти ему жизнь. Наверно, в этом и был главный смысл их родства: быть расторопнее там, где расставила сети опасность.

Дождавшись, когда Аслан уснет, он вытащил из-под нар конскую сбрую, осторожно приблизился, набросил ее поверх одеяла брату на ноги и, не затягивая петлю, проделал то же с его руками и грудью. Опустившись на колени, он связал под нарами обе узды, не спеша поправил ремни, вгляделся в безмятежный сон двойника, успел подумать о том, что впервые за долгое время изнуряющего обоих соперничества не испытывает к нему ничего, кроме хорошего, теплого чувства братской привязанности (общая пуповина, невидимая, но осязаемая сердцем, которую чувствуешь, почти как собственную душу), и рывком затянул все узлы. Не давая опомниться, пробкой воткнул ему в рот припасенный заранее кляп, а в распахнутые настежь глаза произнес одну только фразу:

— Из нас двоих ты оказался старший. Прости...

Подождав с минуту, проверил прочность ремней, довольно кивнул, улыбнулся напоследок, молча провел, намекая на девушку, мизинцем у себя над переносицей, подмигнул и вышел вон под звезды.

Ночь была красивой и тихой, гладко светила луна, освещая путь и помогая мыслям плавно кружить по теплому воздуху. Сверяя по ней свой пружинистый шаг, он размышлял о том, что может погибнуть. Размышлял легко и спокойно, как если бы думал о нешуточном долге, который удалось вернуть в самый срок. Дыша полной грудью, он, казалось, самими легкими ощущал глубину своего одиночества, которое было прохладным и чистым, как ветер с горы, и так не похоже на то, о чем толковал их отец. В нем крылись простор и свобода. Они выстилались в дорогу, которую он пройдет до конца, потому что так выбрал.