Черчесов А.Г. - Венок на могилу ветра - 2000

В восемь лет он позволил ей выстрелить. В качестве цели избрали дохлую крысу, в который раз подброшенную к ним во двор. Со второй попытки Роксана попала и стала визжать. Радость ее была велика. Ровные белые зубы. Алый рот. Не девчонка, а хищница прямо. «Когда-нибудь ты подстрелишь того, кто ее к нам сюда подложил», — сказал, ободряя, отец, намеренно громко, в расчете на то, что поднявшийся ветер разнесет слова за соседский забор, а потом уж и дальше по улице. Так и есть: отныне никаких крыс на дворе. Разве что только живые, но без тех, как известно, не обходятся даже подвалы церквей.

Лет с десяти он доверил ей жеребца. Девчонка скакала на славу. Она была справной и ловкой. Такой и росла. А мать тосковала: останется нам. Никто не возьмет. Порох в хозяйстве хорош, когда лежит себе в погребе, а не лезет обняться с огнем в семейный очаг. Достаточно было взглянуть девчонке в глаза, и становилось ясно, что они никого не боятся и вроде бы даже никем на свете особо не дорожат. Мать понимала, что глаза эти — не для гнезда. Для беды они, прости Господи... Так и случилось. Но это — потом.

А пока дочь росла, догоняя сынов. Если Туган был явно помечен свыше рукой своей, то Цоцко — пожалуй, глазами. Их проницательность многого стоила. Мальчуган был смекалист и, в общем, бесстрашен, хотя и не так очевидно силен, как его старший брат.

Зато младший был скрытен. Скрытен так, что язык его словно не знал, что творит голова. «Вот и ладно, — говорил ей отец. — Тоже неплохо. Понимает, что нельзя никому доверять. Повзрослеет — дойдет до того, что верить и мне перестанет, только я не в обиде. Недаром присловье: внимай да умом проверяй. Пусть поступает, как ему нюх подсказывает. Он у него прямо волчий. Хорька давеча вычислил в поле. Говорит, что по запаху. Не каждый сумеет. Может, конечно, и врет, да только на то, чтоб соврать и заставить поверить, тоже дар надобен. Нет, малый не пропадет...»

Наблюдать за тем, как пблнится погреб добром, хлев — скотом, а кладовая — потайными нишами, матери было, конечно, тревожно, хотя и не стыдно: чего там стыдиться, если сама она счастье свое обрела через дерзость обмана и кражи. Чай, не дешевле скота и вещей... И потом, в ней давно говорила привычка: что бы ни делал и как ее муж, все было нужно и правильно. Только б беды не накликать.

Но беда заявилась совсем не оттуда. До нее было несколько лет...

А пока — сыновья подросли. Можно было сниматься. Отец только ждал подходящий момент. Он все больше сердился и больше скучал. Видать, эта земля ему надоела: в ней не было проку. Она погрузилась в терпение. Похоже, и вправду смирилась. В общем, тоска...

И потому, стоило Нестору лишь оступиться, отец схватил быка за рога. Сыновья его поняли и подсобили. Мать мелко дрожала от страха, и тогда он впервые при всех на нее накричал. Дочь молчала, укрыв глаза поволокой, и отец разглядел в них мечту, а в мечте той — дорогу. Дочь очень любила скакать. Забываясь от чувства полета, она несколько раз едва не угробила им жеребца. Отец крепко сердился, но, похоже, ее понимал и прощал. Что до матери — та рассуждала иначе, но, конечно, не вслух — про себя: за увлеченностью дочери скачками она распознала такое, чем не просто делиться, крестясь, даже с собой. Стыд и срам ей такое подумать. Потому мать о том и не думала. Всякий раз перед тем, как лицо ее дочки загорится запретным огнем, лучше было успеть отвернуть от позора свой взгляд. Нет, подумать о том, что скачки ей заменяют мужчину, мать не могла. Нельзя такое подумать про дочь. Ах, будь что будет!..

Отец раздобыл им коней, и они ускакали. Сабыр-кау не рискнул им мешать.

Они забавлялись дорогой, покуда хватало тепла. Потом пришли холода, и они встретили зиму в одном из дигорских ущелий. Жить в гостях у людей, чья речь, как щекотка, смешила их слух, было, в общем, неплохо и даже занятно. К тому же наблюдать, как приютившие тебя хозяева стараются отличиться радушием и хлебосольством, а по глазам их любой щенок разберет, что им не терпится выпроводить тебя подобру-поздорову, да обычай не позволяет, — было вовсе одно удовольствие... Что ж тут поделать: гость — Божий посланник. Надо его привечать.

Привечали их целый год — то при казачьих станицах, то на востоке, а то и на юге, в близком соседстве от материнской родни. Они прожили там почти месяц. Каждое утро, пока хозяева спали, мать умудрялась шмыгнуть за порог и долго смотрела, как гладит первое солнце ее родное село. Между ними пять верст всего — и целая жизнь. Она шептала по-грузински молитвы, и голос ее ей самой казался чужим, но отцу было весело. «Может, нагрянем? Только представь, какие у них там сложатся лица!.. А что — я, пожалуй, схожу». Но сходил к ним не он, а Цоцко. Не смог удержаться. А вернувшись, разбудил среди ночи отца, рассказал, что наделал, предложил собираться немедля.

Они уехали на рассвете, захватив припасы еды, которыми на радостях одарили их благодарные за отъезд хозяева. Когда ближе к полудню они сделали первый привал, стало ясно, что каждый из них прихватил еще что-то свое. Отец показал им новый башлык и серебряную пороховницу, Туган похвалился кувшином вина и мешочком с душистыми специями, а малышка-Роксана, сестра его, повернулась спиною, прошлась по груди, освободила от пуговиц петли на платье, застегнулась и тут же раскрыла ладошку, на которой они с изумленьем увидели золотой сияющий крест. «Сняла прямо с шеи, когда обнимались», — пояснила она, вызвав смех. Цоцко не спешил. Мать не сводила с него влажных глаз. Он спокойно поел, прилег отдохнуть, погрелся на солнце, позевал, а когда настало им время трогаться в путь, чем-то щелкнул за пазухой, озабоченно встал, как будто прислушался, хлопнул себя по бокам, прошелся руками по тулову, тряхнул резко кистью и, словно сам удивленный находкой, из рукава на ладонь уронил темно-синие бусы. Мать так и ахнула: «Да это ж мои... Где взял?» — «Там, где ты их оставила лет эдак двадцать назад...»

Он умел удивлять, ее сын Цоцко. Скрытный был только, как неродной, но мать почитал — когда вспоминал о ней за своими заботами. Туган был попроще, зато терпеливее и сильней. Хорошие мальчики. Да и невестка смышленая. Только все никак не родит. Хотя оно, может, и к лучшему: небось, не бродяжка — в пути младенцем опрастываться. Скорей бы отец им пригожее место надумал...

Он и надумал. Через год с небольшим нелегких, признаться, скитаний они вышли к узкой громкой реке. Припав устами двух улиц к ее бурной волне, над склоном гладкой боками горы подвис на солнце аул. С виду он был совсем ничего: огромная башня на толстом зеленом холме, ветряная лопастая мельница да два десятка прилипших друг к другу дворов. За ними — густой темный лес, над которым летит стая птиц. Дело близится к осени. Самое время всерьез обустроить жилье.