1984

Сложнее было, когда на неё "положил глаз" Юрий Яковлевич. Это, как оказалось, был пятидесятилетний лысый мужчина восточного, точнее, среднеазиатского типа- небольшого роста смуглый субъект, с улыбкой от щеки до щеки, назначением которой было скрыть мысли и истинное лицо, как у японского самурая.

Что он на самом деле лечил- не знаю. Ноги у него были вполне здоровые, да и вообще с виду это был крепкий, ухоженный и спортивный человек. Мазепа назначил ему всякие восстановительные процедуры, вроде душа Шарко, общего массажа, барокамеры, обследование всех органов и систем - в общем, тут попахивало частной клиникой, но я уже научился молчать и ни на что подобное не реагировать даже в мыслях. Свою задачу в травме я уже достаточно освоил.

Ничего неприятного в Богоявленском не было - несмотря на дружбу с самим Мазепой, он ничуть не задирал нос, был скромен, со всем персоналом приветливо здоровался первым, всегда наполнял наш холодильник дефицитными продуктами и "доставал шмотки". "Турбуленс", с такой помпой принесённый тогда Арутюном, он заменил другим - "настоящим". Действительно, разница чувствовалась в пользу последнего, и после него-то ларискина дырочка стала намного приятнее и поддалась мне, наконец. Мне его "ребята" достали отличный джинсовый комбез и "дутую" куртку на зиму, причём на вопрос о цене Юрий Яковлевич лишь укоризненно развёл руками и поцокал языком.

Кажется, адрес "Сталелитейный бульвар" был липовым, и таинственный пациент был откуда-то из самых южных республик.

В номере больной сам старался поддерживать порядок. У него был хороший кассетник "Аива"- из тех, что можно было привезти только из загранки, и ещё какая-то техника вечно стояла под кроватью в коробке.

-Видеомагнитофон,- улыбался мне Богоявленский.- Настоящий, японский. И кассет полно. Ой, каких кассет...- он плотоядно причмокивал языком. Кассеты, очевидно, были с цветной порнухой, не иначе.

-Покажите, Юрий Яковлевич. Как-нибудь на дежурстве нечего же будет делать?

-Хитрый какой. Приведёшь с собой Раю- покажу... А пока съешь дыньку или виноградика. Коньяку не хочешь?

Азиат улыбался ещё шире. И видно было - про Раю не шутил. Он как-то знал, что я имею влияние на свою напарницу.

-И ещё кое-что ей скажу, наедине- девочка очень довольна останется...

Но та и слышать не хотела.

-Он у тебя на посту лежит? Вот тебе пусть и показывает,- хмуро сказала она. (Рая в последние две недели стала чересчур много хмуриться). - А мне у него в палате делать нечего. Хоть межпланетный корабль пусть показывает...

9. Это сладкое слово- "смерть"

Личная жизнь "Гамалихи" была сейчас вполне устроена- она пока жила у тётки, хотя та вот-вот должна была вернуться, работой на 1,5 ставки, добычей и выносом наркотических препаратов- мы с ней ни разу так и не попались- и проведением свободного времени на вышеуказанной квартире в моём обществе. Мы сошлись так, как редко сходятся люди. Отношения наши оставались те же- "брудер", и хоть я и был уверен, что люблю её как никого и никогда не полюблю в жизни, сводились они к "ширянию", "ловле прихода", разговорам по тяге, и половой жизни- тоже по тяге, в зависимости от того, в какой фазе биотрансформации в клетках организма очередного омнопона мы находимся- в возбуждающей или тормозящей. С друг другом мы вполне освоились, и как сделать так, чтобы не обидеть партнёра, а доставить ему максимум возможного сейчас удовольствия- вполне.

С работы мы уходили вместе, и нас часто можно было видеть в магазинах, в парке, на проспекте Ленина- мальчик и девочка занимались прогулкой по тяге или приобретением необходимых для жизни продуктов. Она часто ждала меня после занятий, и группа уже привыкла к Рае как "Сашиной девушке". Мы. как ни крути, жили, сожительствовали, вели хозяйство. Я ощущал себя совсем взрослым.

Знакомиться с матерью она категорически отказалась, и той пришлось довольствоваться моими рассказами о той чудесной, полной достоинств девушки, у которой я провожу иной раз по двое суток кряду.

Мать вздыхала.

-Это Лариса?

-Нет. Её зовут Рая...

-Тогда почему эта Лариса постоянно звонит сюда?

-Она моя начальница и наставница, мам.

-Может, у этих обеих девушек и масса достоинств, только я об одном молюсь - чтобы они как можно скорее исчезли из твоей жизни. И одна, и другая. Ты посмотри на себя, как ты изменился за месяц- худой стал, бледный, взгляд отсутствующий... успевать хуже стал, кучу отработок накопил...

В институте я действительно стал появляться достаточно редко - хорошо, если два раза в неделю, садился на заднюю парту и занятие проводил в том состоянии повышенной ассоциативности, слушании мозгом песен Гребенщикова и Розенбаума, стихами Анненского и Маяковского.

И всю ночь там по месяцу дымы вились

И всю ночь кто-то жалостно-чуткий

На скамье там дремал, уходя в котелок.

А к рассвету в молочном тумане повис

На берёзе искривленно-жуткий

И мучительно чёрный стручок...

Чуть пониже растрёпанных гнёзд

И длиной в человеческий рост...

И глядела с сомнением просинь

На родившую позднюю осень...

Я, кстати, стал намного хуже запоминать прочитанное, но это меня не огорчало. Взамен я открыл в себе способности к настоящему, взрослому рассуждению - не мальчика, но мужа.

"Странной жизнью мы живём- люди,- думал я.- Мы ведём такую тусклую, такую серую, такую неинтересную жизнь! Честное слово, правы неизвестные афористы, сказавшие- жизнь- это сортир, на котором люди дерутся за место на унитазе. Сами живём скучно, на грани терпения - да и намного ли жизнь в тюрьме отличается от жизни на воле. Коммунизм - чистой воды фикция, особенно это ясно сейчас- на фоне столь частой смены генсеков. И даже денег нормально заработать не можем - купить себе что-то хорошее, поехать путешествовать в старости. Зачем-то учимся в институтах, чтобы потом всю жизнь ощущать себя вторым сортом перед пролетариатом - любой квалифицированный рабочий получает во много раз больше, особо не напрягаясь. Зачем-то женимся, заводим детей, чтобы потратить уйму времени и денег на их воспитание и вырастить их подобными себе, такими же сгибающимися и шатающимися под ношей жизни, одновременно и страшащихся, и жаждущих её конца.

"Чтоб охать и потеть под нудной жизнью, когда бы страх того, что будет с нами - земным скитальцам воли не смущал и избегал других, от нас сокрытых. Так трусами нас делает рассудок"...

.

Прав Иван Достоевского- пока ты молод, невзгоды бытия можно ещё оправдать и не воспринимать так остро. Но это лет до 25. А дальше? Продолжать этот обман, который всё равно закончится твоей смертью. Все люди хотят умереть красиво и достойно - как говорится, после тяжёлой и продолжительной болезни, в кругу многочисленной родни, чтоб некролог в газете, гроб глазетовый и памятник гранитный... А какое это будет иметь значение, если тебя, любимого и единственного, нет уже - момент внезапной смерти подобен точке, и ты перестаёшь существовать. И какие пирамиды и мавзолеи не громозди - они всё равно разрушатся от времени- тысячелетий и эр. Неужели так хочется оставить после своего ухода неодушевлённый материальный предмет больших размеров- и всё равно временный, текущий- и им заменить ЧЕЛОВЕКА? Это уникальное создание природы? Разве только одно тщеславие человеческое... И сколько же тебя будут помнить? Десять лет, двадцать? Если уж войну почти не помнят... Правду, правду написал Пушкин: