Константин Романенко

Обсуждение акции заговорщики провели летом, а в начале осени они уточнили детали. Это произошло, показал на допросе Корк, когда он «проводил инспекторскую стрельбу» курсантов школы, находившихся в лагерях под Москвой. После окончания стрельб и ухода курсантов в бараки, на стрельбище остались командующий войсками МВО Корк, комендант Кремля Петерсон, начальник школы Горбачев и его заместитель, он же начальник учебного отдела Егоров.

Детализируя готовившуюся акцию, захват Кремля и членов правительства, заговорщики намечали осуществить ее в ночное время. При обсуждении плана привлеченный к участию в путче начальник школы ЦИК Горбачев «предложил на случай перестрелки со стороны членов правительства либо выключить свет, либо бросить в зал заседания дымовую шашку». Нехитрый план, простой расчет, дело оставалось только за решительностью и волей к действию.

Что же двигало заговорщиками? Каковы были их мотивы? На что они рассчитывали, готовя свержение власти?

Позже на допросах Петерсон говорил, что «правые рассчитывали и надеялись на то, что политика коллективизации вызовет возмущение и восстание среди крестьянства». Позже, на Военном совете 2 июня 1937 года, Сталин так прокомментировал замыслы заговорщиков: «Колхозы. Да какое им дело до колхозов? Видите, им стало жалко крестьян. Вот этому мерзавцу Енукидзе, который в 1918 году согнал крестьян и восстановил помещичье хозяйство, ему теперь стало жалко крестьян. Но так как он мог прикидываться простачком и заплакать, этот верзила, то ему поверили.

Второй раз, в Крыму... так же, как и в Белоруссии... вот этот мерзавец согнал крестьян и восстановил какого-то дворянина. Я еще тогда представлял его к исключению из партии, мне не верили, считали, что я, грузин, очень строго отношусь к грузинам. А русские, видите ли, поставили перед собой задачу защищать «этого грузина». Какое ему дело, вот этому мерзавцу, который восстанавливал помещиков, какое ему дело до крестьян. Тут дело не в политике...».

Дело действительно заключалось не в политике, но «любитель девочек» не собирался быть щепетильным в выборе средств. В разговоре с Ягодой, состоявшемся зимой 1932/33 года, вовлекая заместителя председателя НКВД в организацию правых, Енукидзе говорил: «В борьбе за наши конечные цели, за их осуществление, за приход наш к власти мы признаем все средства борьбы, в том числе и террор...»

Тухачевский узнал о готовившемся перевороте еще на стадии его зарождения. На очной ставке с ним 30 мая 1937 года Корк показал: «Я с Тухачевским еще в 1931 году вел разговор в отношении военного переворота в Кремле». Правда, по-видимому, в это время Тухачевский еще не спешил играть роль дирижера заговора, но он уже претендовал на первую скрипку и начал собирать партнеров.

Примерно в октябре того же года, рассказывал Корк следователям, он получил от Тухачевского поручение пойти на квартиру к Уборевичу для обсуждения вопроса о привлечении «новых кадров для организации», пока еще незначительной по численности. По словам Корка, на дальнейших встречах с Енукидзе последний тоже сообщил ему, что план переворота в Кремле при помощи вооруженной силы (школы ВЦИК) согласован с Тухачевским.

Если Троцкого возбуждала ненависть, то Тухачевским двигала неудовлетворенность. Он рассчитывал на признание в среде таких же неудовлетворенных людей, подогреваемых жаром собственных амбиций. Ощущая себя непризнанным «гением», он искал людей, которые принимали его «талантливость» на веру без доказательств, и находил их.

Тухачевский пишет в своих показаниях, что даже после его возвращения летом 1931 года в Москву «недовольство отношением ко мне армейского руководства все еще продолжало иметь место, о чем я неоднократно разговаривал с Фельдманом, Якиром, Уборевичем, Эйдеманом и др.».

Но его недовольство не ограничивалось осмотрительным, с оглядкой по сторонам, фрондированием в кругу подобных себе посредственностей. Уже в это время в тайной деятельности Тухачевского проступала еще одна линия. В конце 1931 года в Москву приехал «начальник германского генерального штаба ген. Адам», которого «сопровождал офицер генерального штаба Нидермайер». После обеда, данного в честь гостя Ворошиловым, Нидермайер, отмечено в показаниях Тухачевского, «очень ухаживал за мной... говорил о необходимости наличия между Красной Армией и рейхсвером самых тесных отношений».

К разговору присоединился генерал Адам, и беседа с ним обусловила то, что на следующий год немцы пригласили его для присутствия на военных маневрах. Здесь он снова встретился с начальником германского генерального штаба.

В собственноручно написанных показаниях Тухачевского бросается в глаза, что, охотно называя множество людей, вовлеченных им в заговор, бесцеремонно сдавая их, он избегает касаться тем, содержания и фактического существа разговоров и действий. Впрочем, в показаниях любого подследственного важно не то, в чем он охотно признается, а то, о чем он умалчивает. А замалчивает он многое.

Написав в преамбуле, что в показаниях он чистосердечно излагает «свою антисоветскую деятельность», Тухачевский пытается отделаться общими фразами. Он уходит от трудных вопросов. Так, он не пишет о том, что уже в 1931 году узнал от Енукидзе о намерениях правых захватить Кремль. Об этом на очной ставке с Тухачевским сообщил следователям Корк. Умолчал подследственный и том, что уже тогда он знал и о планах ареста или уничтожения членов правительства, и о роли в этой акции Петерсона, Корка, Егорова.

Конечно, Тухачевский хитрил и пытался выкрутиться. Своей интерпретацией событий он всячески старался сгладить преступную значимость и антигосударственный характер деятельности заговорщиков. Это подсказывали ему собственные интересы; стремясь ослабить обрушившийся на него удар, он избегал деталей. Недоговоренность он компенсировал тем, что охотно называл много фамилий людей, вовлеченных им в заговор.

В числе первых, кто вошел в будущую расстрельную свиту непризнанного «гения», оказался начальник ГУ РККА Борис Фельдман. Тухачевский писал, что вскоре после перевода в Москву он сблизился с Фельдманом. Это произошло в 1932 году. Подследственный писал, что, ведя с ним откровенные разговоры, Фельдман перешел от осуждения руководства Красной Армии к критике Сталина.

«Я, – показывал Тухачевский, – предложил ему организовать на платформе правых взглядов военную группу, которая могла бы обсуждать эти вопросы и принимать необходимые меры (курсив мой. – К. Р.). Фельдман согласился, и таким образом было положено начало антисоветскому военно-троцкистскому заговору. Я сообщил Фельдману, что мною установлена связь с Енукидзе, который представляет верхушку правых».