Константин Романенко

После всех указаний Енукидзе я стал следить за разговорами Ягоды, но ни одного прямого разговора с ним не имел. Две реплики Ягоды, как мне показалось, намекали на то, что он знает о моей роли в военном заговоре.

На банкете по случаю 60-летия Калинина Ягода спросил меня: «Ну, как дела, главный из борцов», а в 1936 году во время парада на Красной площади сказал: «В случае надобности военные должны уметь подбросить силы к Москве», в чем я понял намек на поддержку «дворцового переворота».

Это признание появится спустя два года, а пока уже через три недели о «деле» Енукидзе «забыли». О нем вспомнили лишь в феврале 1937 года. Но, судя по показаниям Ягоды, в 1935 году Сталин прервал расследование в тот момент, когда оно могло выйти на значимые фигуры в правительственных и армейских кругах. Что это? Неосмотрительность? Или он действительно не придал серьезного значения сообщениям о существовании сформировавшегося большого заговора?

Юрий Жуков предположил, что свертывание «кремлевского дела» Сталин подчинил «интересам внешней политики». Он никогда не упускал из поля своего зрения и дипломатические, и внешнеполитические горизонты, а из-за них уже доносился запах пороха.

Еще 13 января Гитлер провел в Саарской области плебисцит, позволяющий восстановить контроль над этим богатым угольным районом. О том, что Германия считает себя свободной от обязательств на запрещение обладания военной авиацией, было объявлено 13 марта. Через два дня Гитлер подписал закон о введении всеобщей воинской обязанности и восстановлении вермахта. Встревоженный нарушением Версальского договора, Лондон направил в Берлин министра иностранных дел, а в Москву 28 марта приехал лорд – хранитель печати Иден. Сталин принял Энтони Идена на следующий день. Встреча прошла в Кремле, в кабинете предсовнаркома Молотова.

Кроме Сталина и Молотова, с советской стороны присутствовали Литвинов и Майский. Великобританию представляли – Иден и лорд Чилстон. Все присутствовавшие были одеты в костюмы с галстуками, и только на Сталине была привычная серая тужурка. Майский пишет: «Было заметно, что перед встречей Иден заметно волновался, в то время как Сталин «был спокоен и бесстрастен».

Он прямо поставил перед Иденом вопрос: «Как вы думаете, опасность войны сейчас больше или меньше, чем накануне 1914 г.?» Не ожидавший такого вопроса, Иден замешкался, но все-таки склонился к выводу, что в 1914 году опасность была больше.

На это Сталин возразил: «А я думаю, что сейчас эта опасность больше. В 1914 г. имелся только один очаг военной опасности – Германия, а теперь два – Германия и Япония». Подумав, Иден признал, что мнение Сталина имеет под собой серьезное основание.

В качестве меры коллективного противостояния намерениям Гитлера на встрече шел разговор об образовании Восточного пакта. Результатом переговоров стало подписание совместного коммюнике. И хотя в нем указывалось на отсутствие противоречий и заинтересованность обеих стран в стремлении по укреплению европейской безопасности, как оказалось впоследствии, дальше этого Лондон не пошел.

И все-таки эта встреча не оказалась безрезультатной. В апреле в Париже В. Потемкин и П. Лаваль подписали советско-французский договор о взаимопомощи в случае нападения. 16 мая аналогичный по содержанию договор с Чехословакией был подписан в Праге.

В условиях подготовки оборонительного договора раскрытие заговора, в котором были замешаны фигуры в Красной Армии во главе с секретарем ЦИК, могли дискредитировать Советское правительство и самого Сталина. Поэтому «Кремлевское дело», начатое как формальный предлог для разработки иного дела – «Клубок», было срочно свернуто. Сталин решил, что о сути его истинной подоплеки не должен знать никто».

Итак, убийство зиновьевцами Кирова, с точки зрения политических последствий, не принесло оппозиции реальной пользы. Однако это не означало, что заговорщики прекращали свою деятельность. На процессе антисоветского троцкистского центра, состоявшемся 23-30 января 1937 года, рассказывая о своем разговоре с Бухариным, состоявшемся уже после покушения на Кирова, Радек показал:

«Мы пришли к убеждению, что это убийство не дало тех результатов, которых от него могли ждать организаторы убийства. Оно не оправдало себя, не было ударом по ЦК, не вызвало сочувствия в народных массах, как рассчитывали троцкисты-зиновьевцы, а наоборот, дало объединение народных масс вокруг ЦК... Мы уже тогда сказали себе: или этот акт, как результат тактики единичного террора, требует окончания террористических акций, или он требует идти вперед к групповому террористическому акту.

Бухарин мне сообщил, что у них в центре многие думают, что было бы легкомыслием и малодушием на основе результатов убийства Кирова отказываться вообще от террора, что, наоборот, нужно перейти к планомерной, продуманной, серьезной борьбе, от партизанщины – к плановому террору. По этому вопросу я говорил в июле 1935 года и с Бухариным, и с Пятаковым, и с Сокольниковым.

Вышинский : Вы стояли за первую или за вторую систему террористической борьбы?

Радек : Я стоял за старую систему до момента, когда пришел к убеждению, что эта борьба есть партизанщина. Поэтому я стоял за планомерную террористическую борьбу.

Вышинский : Придя к заключению о том, что необходимо перейти к групповому террору, вы приняли какие-либо меры к тому, чтобы эту борьбу организовать?

Радек : Принял. Поставил в июле 1935 года сначала перед Пятаковым, а после в разговоре с Сокольниковым вопрос: мы продолжаем борьбу или ликвидируем ее?

Вышинский : Каков был ответ?

Радек : Ответ был: «Продолжаем». Тогда мы решили покончить с таким положением, когда никто не несет ответственности за террористическое дело. Мы решили вызвать Дрейцера, которого считали наиболее подходящим для руководства террористическими актами после ареста Мрачковского, с ним выяснить, что полагается делать, и совместно выработать план».

Вызов Дрейцера из Кривого Рога был предпринят еще в начале 1935 года. Радек рассказывал на процессе: «Я написал Дрейцеру письмо в категорической форме, что «к концу февраля, к началу марта, ты должен быть », и получил от него ответ: «Приеду».

Работавший заместителем начальника строительства Криворожского завода еврей Ефим Дрейцер в годы Гражданской войны был комиссаром дивизии, поэтому он имел тесные связи с бывшими сослуживцами. Приблизительно в это же время в Криворожье с Дрейцером встретился и начальник штаба 18-й авиабригады Борис Кузьмичев.

Уже после ареста, 21 августа 1936 года, Кузьмичев писал в письме Ворошилову: «В 1935 году я проездом с Дальнего Востока в Запорожье остановился у Дрейцера – в то время он был членом ВКП(б), носил ордена и являлся замначальника Криворожского строительства. Он по телефону мне сообщил, что у него гостил Туровский, который только что уехал, и что сам Дрейцер тоже через 1-2 дня уезжает, поэтому мне можно будет остановиться у него на квартире. Я так и сделал».