'Иван

…едва он серьезно и требовательно оглянулся кругом, как уже начал себя чувствовать в пустыне, как уже стал одиноким. пошла покупать цветы. Антон Павлович написал: «И еще что-нибудь». Так вот пусть цветы будут «что-нибудь». клинику я пришла как раз во-время. Меня встретила сестра. - Нет, Антону Павловичу не лучше, - ответила она на мой вопрос. - Ночью он почти не спал. Кровохарканье, пожалуй, даже усилилось… Так меня не пустят к нему? спрашивала доктора, он велел пустить. Сестра, очевидно, была недовольна и бросала на меня неодобрительные взгляды. сорвала с своего букета обертку из тонкой бумаги.

- Ах! - воскликнула сестра. - Но ведь этого нельзя! Неужели вы не понимаете, что душистые цве ты в палате такого больного… испугалась. Если нельзя, так оставьте… оставьте себе. ? Она улыбнулась. - Все-таки, раз вы принесли, покажите ему. #** палате я сразу увидела те же ласковые, зовущие глаза.

Он взял букет в обе руки и спрятал в нем лицо. - Все мои любимые, - прошептал он. - Как хороши розы и ландыши… Сестра сказала:

Но этого, Антон Павлович, никак нельзя: доктор не позволит. сам доктор, - сказал Чехов. - Можно! Поо ставьте, пожалуйста, в воду.

Сестра опять кинула на меня враждебный взгляд и ушла. - Вы опоздали, - сказал Антон Павлович и слабо пожал мою руку Нисколько. Раньше двух мне не приказано Сейчас два часа. Сейчас семь минут третьего, матушка. Семь минут! Я ждал, ждал. Нельзя вам говорить! - прервала я его. Когда вы едете? Сегодня. Нет! Останьтесь еще на день. Придите ко мне завтра, прошу вас. Я прошу!

Я достала и дала ему все три телеграммы. Он долго их читал и перечитывал. - По-моему, на один день - можно. Меня смущает это «выезжай немедленно». Не заболели ли дети? я уверен, что все здоровы. Останьтесь один день для меня. Для меня, - повторил он. тихо сказала: Антон Павлович! не могу.

…Мысли беспорядочно неслись в моей голове. - Значит, нельзя, - сказал Антон Павлович.

И я убедилась, что он опять все знает и все понимает. И Мишину ревность, и мой страх.

Ночью она в вагоне не спала. Не могла сладить со своими чувствами. 29-го она получила письмо от Антона Павловича. »

«Ваши цветы не вянут, а становятся все лучше. Коллеги разрешили мне держать их на столе. Вообще вы добры, очень добры, и я не знаю, как мне благодарить вас.

Отсюда меня выпустят не раньше Пасхи; значит, в Петербург попаду не скоро. Мне легче, крови меньше».

Мне часто вспоминается рассказ Чехова, - записала Авилова. - Кажется, он называется «Шуточка».

Зимний день. Ветер. Ледяная гора. Молодой человек и молодая девушка катаются на санках. И вот каждый раз, как санки летят вниз, а ветер шумит в ушах, девушка слышит: «Я люблю вас, Надя». Может быть, это только так кажется?

Они вновь поднимаются на гору, вновь садятся в сани. Вот сани перекачнулись через край, полетели… И опять слышится: «Я люблю вас». Но проходило самое короткое время, и все становилось буднично, обычно, а письма Антона Павловича холодны и равнодушны. Она ждала августовскую книгу 1898 года «Русской мысли» с большим волнением. В письмах Чехова Авилова привыкла угадывать многое между строк, и теперь ей представилось, что он усиленно \

обращает ее внимание на августовскую книгу, хочет, чтобы она ее скорей прочла.

«И едва книга вышла, я купила ее, а не взяла в библиотеке, как я обыкновенно делала.

Одно заглавие «О любви» сильно взволновало меня. Я бежала домой с книгой в руке и делала предположения. Что «О любви» касалось меня я не сомневалась, но что он мог написать?

В Мишином кабинете за письменным столом я разрезала книгу и начала читать. Но вот Луганович приглашает к себе Алехина, и появляется его жена, Анна Алексеевна. У нее недавно родился ребенок, она молода, красива и производит на Алехина сильное впечатление. «Анна Алексеевна Луганович». У меня тоже был маленький ребенок, когда мы познакомились с Антоном Павловичем. Мне сейчас же вспомнилось: «А не кажется вам, что когда мы встретились в первый раз, мы не познакомились, а нашли друг друга после долгой разлуки?» Это спросил Антон Павлович на юбилейном обеде. я читала нетерпеливо и жадно. «…Мне некогда было даже подумать о городе, но воспоминание о стройной белокурой женщине оставалось во мне все дни, я думал о ней, но точно легкая тень ее лежала на моей душе».

Через страницу, уже после второго свидания, Алехин говорил:

«Я был несчастлив. И дома, и в поле, и в сарае я думал о ней…»

Тяжелые капли слез стали падать на бумагу, а я спешно вытирала глаза, чтобы можно было продолжать читать.

«Мы подолгу говорили, молчали, но мы не признавались друг другу в нашей любви и скрывали ее робко, ревниво. Мы боялись всего, что могло бы от

крыть нашу тайну нам же самим. Я любил нежно, глубоко, но я рассуждал, я спрашивал себя, к чему может повести наша любовь, если у нас не хватит сил бороться с ней, мне казалось невероятным, что эта моя тяжелая грустная любовь вдруг грубо оборвет счастливое течение жизни ее мужа, детей, всего дома.., Честно ли это?.. Что было бы с ней в случае моей болезни, смерти?..»

«И она, повидимому, рассуждала подобным же образом. Она думала о муже, о детях…» уже не плакала, а рыдала, захлебываясь. Так он не винил меня, а оправдывал, понимал, горевал вместе со мной.

«…Я чувствовал, что она близка мне, что она моя, что нам нельзя друг без друга».

«В последние годы, - читала Авилова, - у Анны Алексеевны уже бывало другое настроение, она выказывала странное раздражение против меня, что бы я ни говорил, она не соглашалась со мной. Когда я ронял что-нибудь, она говорила холодно: поздравляю вас». , как же. Я помню, как я «поздравила» его, когда он один раз уронил свою шапку в грязь. Ему, вероятно, вздумалось откинуть прядь волос, и он мах нул рукой по шапке.

«…Я понял, что когда любишь, то в своих рассуждениях об этой любви надо исходить от высшего, от более важного, чем счастие или несчастие, грех или добродетель, в их ходячем смысле, или не нужно рассуждать вовсе». дочла книгу и легла головой на книгу.

/

»

Из какого «высшего» надо исходить - я не поняла. И что более важно, чем счастье или несчастье, грех или добродетель, - я тоже не знала. Знала и понимала я только одно: что жизнь защемила меня и что освободиться от этих тисков невозможно если семья мешала мне быть счастливой с Антоном Павловичем, то Антон Павлович мешал мне быть счастливой в моей семье.

вот эту выдержку из рассказа «О любви» Авилова целиком не приводит, А она для понимания ее отношений с Чеховым очень важна.

«Я был несчастлив. И дома, и в поле, и в сарае я думал о ней. Я старался понять тайну молодой, крао о сивой, умной женщины, которая выходит за неинтео.. о ресного человека… имеет от него детей, понять тайну этого неинтересного человека… и я все старался понять, почему она встретилась именно ему, а не мне, и для чего это нужно было, чтобы в нашей жизни произошла такая ужасная ошибка. приезжая в город, я всякий раз по ее глазам видел, что она ждала меня; и она сама признавалась мне, что еще с утра у нее было какое-то особенное чувство, она угадывала, что я приеду»