'Иван

«Я схватила листок бумаги и написала Антону Павловичу письмо. Что писала - я не обдумывала. Но чтобы не раздумать, я сейчас же пошла и бросила

письмо в почтовый ящик. Уже на обратном пути я пожалела о том. что сделала. Неласково было мое письмо. через несколько дней я получила ответ. «30 августа, Мелихово. поеду в Крым, потом на Кавказ и, когда там станет холодно, поеду куда-нибудь за границу. Значит, в Петербург не попаду.

Уезжать мне ужасно не хочется. При одной мысли, что я должен уехать, у меня опускаются руки и нет охоты работать. Мне кажется, что если бы эту зиму я провел в Москве или в Петербурге и жил бы в хорошей теплой квартире, то совсем бы выздоровел…

Это скитальческое существование да еще в зимнее время - зима за границей отвратительна, совсем выбило меня из колеи.

Вы несправедливо судите о пчеле. Она сначала видит яркие, красивые цветы, а потом уже берет мед. Что же касается всего прочего - равнодушия, скуки, того, что талантливые люди живут и любят только в мире своих образов и фантазии, - могу сказать одно: чужая душа потемки. Погода скверная. Холодно. Сыро. Крепко жму вам руку. Будьте здоровы и счастливы. Ваш Чехов».

Да, одиночество его было велико. Он знал все о своей болезни, любил Авилову, боялся за нее; любя, оберегал ее, не хотел разрушать семью, зная, какая она мать. середине апреля 1899 года Чехов приехал в Москву. Она ему написала, что 1 мая она будет про ездом в Москве.

«1-го мая я буду еще в Москве, - тогда ответил ей Чехов. - Не приедете ли вы ко мне с вокзала пить кофе? Если будете с детьми, то заберите и детей. Кофе с булками, со сливками; дам и ветчины». Но ей приехать к Чеховым было неудобно. От поезда до поезда было часа два или немного больше и надо было накормить всех завтраком, выхлопотать отдельное купе. Ехать на каких-нибудь четверть часа не стоило. Так она и написала Антону Павловичу. Однако едва они кончили завтракать на вокзале, как увидали Антона Павловича, который шел, оглядываясь по сторонам, очевидно отыскивал их. ь руках него был пакет.

Смотрите, какие карамельки, - сказал он поздоровавшись. - Писательские. Как вы думаете, удостоимся ли мы когда-нибудь такой чести?

На обертке каждой карамельки были портреты Тургенева, Толстого, Достоевского…

Чехова еще нет, - сказала она, - странно. Успокойтесь, скоро будет.

Антон Павлович подозвал к себе детей и взял Ниночку на колени. отчего она у вас похожа на классную даму? - спросил он. Почему - классная дама?

Но он так ласково перебирал локоны белокурых волос и заглядывал в большие серые глаза, что мое материнское самолюбие успокоилось. Ниночка припала головкой к его плечу и улыбалась. Меня дети любят, - ответил он.

Пришел носильщик и объявил, что можно занимать места, взял багаж и пошел, следом за ним побежали дети и француженка.

Антон Павлович взял ее ручной саквояж и две коробки конфект, которые ей привезли провожающие в Петербурге. «Мы тоже собрались идти, пишет Авилова, - когда я заметила, что пальто расстегнуто. Так как руки его были заняты, то я остановила его и стала застегивать пальто.

Вот как простужаются, - сказала я. - И вот так всегда, всегда напоминают, что я больной, что я уже никуда не гожусь. Неужели никогда нельзя этого забыть? Ни при каких обстоятельствах? я вот здорова, да насилу отговорила вас посылать за теплой одеждой Марии Павловны. Вам можно заботиться о том, чтобы я не простудилась, а мне нельзя? - Так почему же мы ссоримся, матушка? спросил Антон Павлович и улыбнулся.

Вы сегодня не в духе, - заметила я и, смеясь, прибавила, - хоти в новых калошах.

- Совсем не новые, - опять сердито возразил Антон Павлович. Мы шли по платформе.

Вы знаете, теперь уже десять лет, как мы знакомы, - сказал Чехов. - Да. Десять лет. Мы были молоды тогда. разве мы теперь стары?

Вы - нет. Я же хуже старика. Старики живут, где хотят и как хотят. Живут в свое удовольствие. связан болезнью во всем… Но ведь вам лучше. Вы сами знаете, чего стоит это улучшение.

, знаете, - неожиданно, оживляясь, прибавил он, мне все-таки часто думается, что я могу поправиться и выздороветь совсем. Это возможно. Это возможно? Неужели же кончена жизнь?

Из окна купе смеялись и кивали три детских ли чика.

Пойдем в вагон, - предложил Антон Павлович. - Мало того, что у вас скверный характер, вы легкомысленны и неосторожны. Ваш костюм меня возмущает. Как вы поедете ночью на лошадях. Сколько верст?

Ребята обрадовались нам, как будто мы давно не видались.

Антон Павлович сейчас же опять взял Ниночку на колени, а мой сын протянул Антону Павловичу книгу. ее купил здесь в киоске. Вы это читали? Антон Павлович взял книгу и перелистал ее эту книгу читал, - очень серьезно сообщил он. - Это сочинение Пушкина. Это хорошая книга. Лодя просиял. Это стихи. Вы любите стихи, Антон Павлович? Да, я очень люблю стихи Пушкина. сегодня вечером пойдет «Чайка», - потом ей сказал он. - Без публики, только для меня. Ах, какие артисты. Какие артисты. А я сердит на вас, что вы не захотели остаться… и посмотреть «Чайку». Послышался звонок, и Антон Павлович встал.

Мне вдруг вспомнилось прощание Алехина с Лу-ганович в вагоне перед самым отходом поезда: «Я обнял ее, она прижалась к моей груди»…»1 почувствовала, как вдруг заколотилось сердце и будто что-то ударило в голову. не видела, как Антон Павлович простился с детьми, но со мной он не простился вовсе и вышел в коридор. Я вышла за ним. Он вдруг обернулся,

взглянул на меня строго, холодно, почти сердито. Даже если заболеете, не приеду, - сказал он. - Я хороший врач, но я потребовал бы очень до рого… Вам не по средствам. Значит, не увидимся.

Он быстро пожал мою руку и вышел. Мама, мама, - кричали дети, - иди скорей, скорей…

Поезд уже стал медленно двигаться. Я видела, как мимо окна проплыла фигура Антона Павловича, но он не оглянулся. тогда не знала, не могла предположить, что вижу его в последний раз… эту холодную весеннюю лунную ночь, - пишет Авилова, - в нашем саду непрерывно пели соловьи. Их было несколько. Когда тот, который пел близко от дома, замолкал, слышны были более дальние, и от хрустального звука их щелканья, от прозрачной чистоты переливов и трелей воздух казался еще более свежим и струистым. у± стояла на открытом выступе балкона, куталась в платок и глядела вдаль, где над верхушками деревьев, рассыпавшись, мерцали звезды.

Даже и в теплом платке было очень холодно. Без малейшего ветра, воздух набегал волнами, и в нем, как хрустальные ледяные ключи, били соловьиные трели».

Лучше описать такую ночь трудно, и какой такт, ни слова о себе, о своих чувствах!