Виктор Улин - Хрустальная сосна

- Ты что - сдурел?! Посмотри на свою руку! Ты же кровью истечешь!

Ее остановить надо! И обеззаразить!

Мне не надо было смотреть. Я сам чувствовал, как переполнив локтевой сгиб, кровь сползает ниже и затекает уже подмышку…

- Ну ладно…- согласился я.- Пожалуйста, сбегай к агрегату и скажи ребятам, что я не вернусь… А я в самом деле пойду в лагерь…

- Не пойдешь, а поедешь! Сейчас мы машину найдем!

Опять схватив, как маленького, Катя и поволокла меня к гаражу, где стояло несколько машин. Шофера, заранее съехавшиеся на обед, уже стояли в тени кузницы. Лениво болтали, курили, лузгали семечки.

- Товарищи! Довезите, пожалуйста, раненого до лагеря! - обратилась она к ним, глядя из-под косо сидящих, наверное поврежденных-таки падением очков.

Шофера смотрели, кто с удивлением, кто с любопытством, но никто ничего не сказал.

- До лагеря…- повторила она. - Это недалеко, возле парома.

- Сам дойдет, - ответил за всех один, здоровый парень в клетчатой рубахе, расстегнутой до пояса на безволосой, по-бабьи гладкой груди. - Чай, не в ногу ранен-то!

И вся компания беззлобно захохотала, найдя шутку очень удачной.

- Ну пожалуйста, довезите, - продолжала упрашивать Катя. - Рука ранена, не нога… Но ведь обработать скорее надо, а то заражение может начаться! Трава, земля…

- Хилые вы городские…- мужик постарше поморщился, старательно сплевывая прилипшую к нижней губе шелуху. - Ладно, после обеда довезу. По пути будет.

- Мы хилые?! Мы городские?! Которые на ваших раздолбанных агрегатах работаем?! - закричала Катя. - В то время, как вы в тенечке прохлаждаетесь!

- Наплевать на них, Катя, - тихо сказал я. - Сам дойду, я нормально себя чувствую…

- Человек кровью истекает! После обеда! Где ваше начальство! - Катя сжала кулачки, и в ее голосе прорывались слезы. - После обеда отвезут, слыхали такое! Гады вы тут! Гады все и сволочи! Слышите - сво-ло-чи! Бездельники проклятые! Как работать, всегда пожалуйста, а как ранило человека на вашей же технике - так и знать ничего не хотите?!

Шофера прекратили разговор и смотрели на нее с изумлением. Слезы катились градом по Катиному покрасневшему, запыленному лицу.

- Мерзавцы! Сволочи!… Живете за наш счет! Пьете тут…Всю совесть пропили! Небось и йод из аптечки тоже выпили! Алкаши проклятые!!! Негодяи!!! Знайте, я вам этого не оставлю так!!!

- Председатель…- вставил было кто-то из шоферов.

- Да имела я вашего председателя! Три раза так и этак и поперек гроба в белых тапках!!!

Катю била ужасная истерика. Она выкрикивала чудовищные слова, каких я даже не подозревал в ее употреблении.

- Знайте, я вам этого так не оставлю!! Я вам устрою… Я в газету напишу… И не в здешнюю паршивую газетенку!! В "Правду"! И вы еще пожалеете!!! Гады, гады, гады, сволочи фашистские… Она замолчала, икая от рыданий.

- Катя, Катюша…- я обнял ее за плечи, не ощущая своей боли и не понимая, что измазываю ее кровью. - Ну их на фиг. Пойдем… Пойдем отсюда…

Трясущаяся Катя повиновалась. В голове моей пульсировал жаркий звон, кровь щекотала тело, мир перед глазами двоился и троился. Трава стегала по ногам, становясь все выше- или это я, не в силах идти, склонялся к земле… Но я все-таки продвигался, таща за собой Катю. Точнее, опираясь на нее, но все-таки шел, сам не зная куда. Очнулся я лишь на АВМ. И вдруг успокоился: я вернулся к своим. Где я не один, где Славка защитит Катю, где можно спокойно… Из последних сил дойдя до автобуса, я лег на сиденье и закрыл глаза… Мне вдруг сделалось очень хорошо. Горячая кровь билась одновременно и в руке, и в голове, и во всем теле. Я оторвался от своей оболочки и поплыл куда-то над знойным маревом звенящей кузнечиками травы…

- …Женя!!!

Я с трудом и неохотой открыл глаза. Володя осторожно тряс мои плечи.

- Женя, вставай! Дядя Федя сходил за Степаном, он тебя в лагерь на телеге отвезет.

Не вполне соображая, что со мной делается и чего я больше хочу: спокойно лежать здесь на продавленном автобусном сиденье, или трястись на Степановой телеге в лагерь, где можно промыть и забинтовать рану - я встал на ватные ноги. Весь я стал ватным и бесформенным, и просто удивительно, как еще мог стоять без посторонней помощи…

Ни Кати, ни Славки поблизости не было. Володя принес несколько пустых мешков, застелил дно телеги, примостил нечто вроде изголовья, и бережно помог мне туда устроиться.

Мне стало неловко:

- Ну что ты со мной, как с тяжелораненым, ей-богу! Извини, у меня просто перед глазами все поплыло. Наверное, от шока. Или от солнечного удара. А так я вполне здоров. И мне стыдно оставлять вас тут…

- Ладно, ладно, - скупо улыбаясь, пробурчал Володя. - Пока я тут бригадир и распоряжаюсь. Езжай скорее в лагерь и обрабатывай свою руку.

- Еду, Володя, еду… И не волнуйся. Вечером буду здоров. А завтра на работу выйду как обычно!

Последние слова я прокричал уже на ходу.

Телега тряслась и подпрыгивала. Но я не чувствовал ни боли, ни неудобства. Мною охватило какое-то неестественное, лихорадочное возбуждение. Я три раза подробно рассказал сидящему спиной Степану мельчайшие подробности аварии, на что он всякий раз сочувственно кивал, хмыкал и коротко матерился.

Начав в четвертый, я вдруг ощутил страшную усталость и замолчал. И остаток пути лежал на спине, трясясь вместе с телегой, глядя в жаркое синее небо, где, показываясь то слева, то справа, то уходя куда-то из поля моего зрения, плавал пятнистый коршун с раздвоенным хвостом.

Сквозь грохот я слышал умиротворяющий звон кузнечиков. И еще - пульсирующую кровь. Чтоб она не вытекла вся до капли, я приподнял руку над собой, но долго не смог держать на весу. Тогда я опустил ее себе на грудь. И скоро ощутил, как кровь ползет по моему телу, медленно затекает под меня. Но тем не менее, ко мне возвращалось привычное равновесие.

Я вспоминал, как рыдала Катя, пытаясь найти попутную машину до лагеря - и с внезапной, объективной ясностью понимал, что истерика ее была рождена не страхом за меня, а лишь последействием шока. Что в сущности я сам безразличен ей настолько же, как Володя или даже вот этот Степан. Вот если бы ранен был Славка, она бы вцепилась в волосы кому-нибудь из шоферов и заставила немедленно ехать не то что в лагерь, а в районную больницу… Ну и что из того? Я не испытывал ни горечи, ни сожаления. Мне и это было все равно. Добрый Степан привез меня прямо в лагерь, помог выбраться из телеги у столовой и, сочувственно покивав, уехал.

Голова моя кружилась от долгой тряски на спине. Я огляделся. В лагере не виднелось души. Только надсадно звенели кузнечики, которых я почему-то не замечал до сегодняшнего дня. Нет, все-таки народ не вымер. В столовой я увидел Люду. Которая, почему-то стоя, что-то соскребала у с алюминиевой тарелки. Рядом на скамейке стояла кружка.