Ильясов Явдат - ЗАКЛИНАТЕЛЬ ЗМЕЙ

Ураган, что ли, пронесся по саду? Он поредел, оголился, лежал весь в огромных пнях.

- Будем весною сад обновлять,- сказал, улыбаясь, Али Джафар.- Больные старые орешины все посохли. Надо убрать. Вот с рассвета вожусь,- Он пнул громоздкий пень, в котором торчал толстый железный клин.- Ох, устал. Корчую, раскалываю на дрова. Но разве я один справлюсь с этакой уймой работы? До зимы не успею.

- Дай-ка.- Омар взял у него большой молот.

- Что ты? Это занятие не для твоих тонких ручек.

- Отойди.- Омар замахнулся и нанес по клину такой удар, что железо разом ушло вглубь, пень с треском лопнул пополам.

- Ого!- воскликнул Али Джафар.- Сухопарый, а сильный.

- От нишапурской репы,- усмехнулся Омар.- Знаменитая репа!- вспомнил он несносного попутчика.- Воз стоит всего три фельса...- Разве мало он перетаскал тюков с тяжелой тканью в отцовской мастерской? И тюков, и туго набитых мешков с зерном и мукой с возов к амбару. Окрепнешь.

Али Джафар:

- Я-то их всю жизнь корчую и колю. Житель я сельский. Здесь -по воле недоброй судьбы. Наше селение попало в благословенный вакуф бродячих монахов. Ну, ты знаешь этих святых. Даже податей с них не берут, но им все давай. Совсем разорили общину. Пришлось мне искать работу в городе.

Вакуф? Омар потемнел. Икта, вакуф... Мало того, что "правая вера" калечит человеку мозг и душу,- она калечит ему жизнь, отнимая хлеб. Устроившись в Самарканде, Омар отправил с оказией письмо родным в Нишапур. Как они там, несчастные? Ответа еще нет. Долог путь караванный.

- Везде все то же,- сказал он мрачно.- Разве что где-нибудь в стране Рус человеку чуть легче жить.

- Бог весть. Где она, страна Рус! Сказано: хорошо, где нас нет. Я знаю одно - богатому повсюду хорошо, бедному повсюду плохо.

- Да, пожалуй.- Работа на свежем воздухе разогнала Омару застоявшуюся кровь. Дыша полной грудью, он разрумянился, повеселел. Но все-таки голова закружилась от непривычного усилия, на глазах выступили слезы.

- Знаешь что, брось ты пень ворочать,- сказал Али Джафар.

- Нет, мне это дело пришлось по душе. Ых!- Омар грохнул молотом по клину.

- Для тебя это отдых, забава,- проворчал недовольный Али Джафар.- А для меня? Не управлюсь я до зимы со всем этим хозяйством,- обвел он злым взглядом гору пней и поваленных серых стволов.- Хочешь сделать доброе дело - скажи хозяину, пусть наймет двух-трех помощников. На время, пока все дрова не расколем.

- Скажу.

- А ты, если хочешь очухаться от смертельных занятий наукой,-посоветовал ему Али Джафар,- и вернуть себе человеческое обличье, сходи лучше в баню. Пусть банщик разотрет тебе кожу, разомнет суставы и мышцы - сразу оживешь.

Омар - с радостью:

- Верно! Спасибо. Самому бы и в голову не пришло. Я сейчас какой-то бестолковый. Ничего не соображаю.

- Еще бы...

Омар в просторной раздевальной. Обернул простыней голые бедра, накинул на плечи особый банный халат. И зашлепал босыми ногами по мокрому каменному полу. Зал для холодных омовений. Далее - горячее помещение: ряд звездообразно расположенных комнат со сводчатым потолком. Пар над каменным чаном с теплой водой.

Уложив посетителя на скамейку, банщик с такой яростью накинулся на беднягу, что, казалось, хочет содрать с него кожу, выломать руки и ноги, выдернуть все сухожилия. Он крепко растер и звонко отшлепал Омара, больно прощупал мышцы от пяток до плеч и затылка, гулко простукал кулаками спину и грудь,- словом, бил его, мял и колотил, как гончар большой ком глины.

Затем Омар ополоснулся в горячей и холодной воде. Затем он попал к цирюльнику.

- Побрить? Будешь похож на девицу. По виду ты слишком нежен для мужчины. Оставим бородку? Или только усы?

Омар - сухо:

- Оставь бородку и не болтай! И без того трещит голова.- Разве он базарный щеголь, бездельник, усами людей удивлять? Он ученый. Ему к лицу бородка.

Закончив дело, лукавый цирюльник умыл его розовой водой и, отерев полою, поднес серебряное зеркало:

- Ну, как?

- Сойдет,- буркнул Омар, тем не менее очень довольный своей внешностью.

- Голова трещит, говоришь? Потрудись пройти сюда.- Брадобрей завел его в светлую сухую комнату с низким столиком, кошмой, где можно было прилечь, отдохнуть, поставил на столик поднос.

- Вот изюм, фисташки, урюк. Шербету? Но лучше всего, конечно, выпить сейчас чашу вина.

- Вина?- удивился Омар.- А грех?

- Грех упиваться допьяна. Выпить во здравие чашу - вовсе не- грех. Все на свете создано богом. Вино - тоже.

- Да, но пророк...

- Эх, родной! Ты, я вижу, человек ученый. И должен знать, сколько их было, разных пророков. Будда. Христос. Мани. Мухамед. И тьма других. Один объявляет запретным вино, другой - мясо, третий - женщину. Лишь бы в чем-нибудь и как-нибудь ущемить беднягу человека. К черту всех! Впрочем, о Христе. Помнишь первое чудо, которое он совершил? В Кане Галилейской (читал Евангелие?) он превратил воду в отменное вино. О чем это говорит? О том, что даже иной пророк предпочитает вино воде.

- Э, да ты безбожник?

- Почему? В бога я верую. В творца. Но не в бредни самозванных пророков. Человек,- уже потому, что он человек,- имеет право на радость, на любовь.

Брадобрей открыл в углу низкий ларь, вынул узкогорлый кувшин:

- Ну, допустим, вино осталось нам от старых темных времен, оно наследие проклятого язычества. А хлеб, одежда, постель? Их тоже не Мухамед придумал. Не запретить ли их тоже? Запретить, конечно, можно. Только... Знаешь, один чудак решил приучить своего осла ничего не есть. Долго приучал. "Ну как,- спросили соседи,- привык твой осел ничего не есть?"- "Совсем уже было привык,- вздохнул чудак,- да вдруг отчего-то умер". Налить? Одну чашу. Одна не повредит. Пойдет на пользу.

"Толкуй, толкуй,- усмехнулся Омар.- Ты хвалишь вино потому, что тебе его надо продать и деньги получить. Даже богословы, не будь у них иных доходов, тоже на всех перекрестках стали б кричать о пользе вина".

Носатый брадобрей выжидательно глядит на Омара длинными хитрыми глазами.

- Что ж, налей,- усмехнулся Омар.

Выйдя из дому, столько всего узнаешь, что ни в каком медресе не услышишь. Человек - бунтарь. И дело не в самом вине. Неверно думать: если нынче разрешат пить вино, то завтра все в мусульманской стране будут валяться пьяными. Кто хочет пить - пьет и сейчас, хоть вешай. Кто не хочет - палкой не заставишь. Дело в запрете. Запрет - оскорбление. Оно обидно даже рабу. Устает человек от бесчисленных запретов. Не спросясь его, его производят на свет - и пускают ковылять по дороге, сплошь уставленной рогатками сотен строгих запретов. И это - жизнь?

- Налей!

В этом мире на каждом шагу - западня.

Я по собственной воле не прожил и дня!

Без меня наверху принимают решенья,

А потом бунтарем называют меня. - Верно! Сейчас. Но какого?- задумался цирюльник.- Горького мутного? Нет. Оно вредно тому, у кого пылкий нрав, а у тебя, похоже, именно такой. Базиликового? Тоже нет,- оно причиняет головную боль. Старого? Не годится для сухопарых. А! Я налью тебе вина из мавиза, крупного черного винограда. Оно подходит человеку с пылким нравом. Пей не спеша, смакуй. Эх!- произнес озабоченно мастер, уже без ужимок и усмешек, доставая другой кувцшн.- Уж лучше, чем огульно запрещать вино, спросили бы у нас, мугов-виноторговцев, и объяснили людям, кому какое вредно, какое полезно. Какое возбуждает, какое успокаивает. И не было бы пьяных и хворых. Вино - не забава, а лекарство, и обращаться с ним следует как с лекарством. Разве не говорил великий медик ибн Сина: