Степан Злобин - Пропавшие без вести 2

— Ну, наверно, не все! — возразил Бурнин.

— Все изменилось. Беспомощных не осталось. Приходится всем бороться так или иначе, — ответила Катя.

— Катерина Антоновна, — вдруг решился сказать Бурнин, — идемте вместе туда, на Большую землю...

— На Большую? — переспросила Катя. — Боюсь, что Большая земля для меня велика! — с какой-то горечью усмехнулась она. — Я и тут повоюю...

— Здесь у вас близкие? — осторожно спросил Бурнин.

— Близких полно! А вы оба дальние разве мне? Я баба жадная, вон скольких вас зазывала! — не без похвальбы сказала она.

«А чего же ей не хвалиться! И есть чем!» — подумал Бурнин.

— Но теперь ведь вам и казаться в село, говорят, нельзя.

— А мне, Анатолий Корнилыч, зачем в село, покуда там немцы? Мне и не надо!

Бурнин взял ее руку. Катя не отняла ее. Рука была трудовая, шершавая, вся в мозолях.

— Нет мне дороги туда, на Большую землю, сейчас, Анатолий Корнилыч, — сказала Катя. — Был муж у меня любимый, хороший инженер, талантливый человек, конструктор. Прожили мы пять лет. Нечаянно опередил мой муж с изобретением одного мерзавца, — так просто, идея совпала... Бывает... А тот негодяй был жаден, к тому же с великой протекцией, карьерист — ну и слизнул человека, как бык языком...

Она промолчала. Лицо ее вспыхнуло неровным, сухим румянцем, глаза потемнели.

— Как так — бык языком человека? — спросил Бурнин, чтобы прервать ее тяжелое молчание.

— Так просто! Слово по поговорке сказалось, а слово-то верное сорвалось. Ведь именно языком слизнул: оклеветал, оболгал и сгубил. Изобретение было большой оборонной важности, чертежи, разумеется, хранились секретно, и вдруг самый значительный, с очень серьезной деталью, пропал в тот день, когда было назначено рассмотрение всего дела в комиссии. Чем бы искать виновников исчезновения документа в этой самой компании, мужа схватили и обвинили в измене, в выдаче чертежа иностранцам... Да мало того, что мужа оклеветали, и меня с ребенком, с малюсенькой девочкой, за то, что я добивалась правды, за то, что везде заявляла, что не верю такой клевете, — меня заслали черт знает куда, в морозные степи. Дочку там потеряла... — Катя громко хлебнула воздуху. — Что из того, что три года спустя с меня обвинение сняли! Как сняли? В чем обвинение?! «Великодушно» сказали, что я не была соучастницей мужа... В чем, в чем соучастницей?! В том, что он честный и светлый был человек?! А он где? Где? Добивалась... Молчали, молчали. Перед самой войной мне сообщили, что он покончил с собой... И говорят — малодушие... Черт вас возьми — в чем малодушие?! Я вот дерусь тут с фашистами. Пусть меня немцы схватят, пусть будут пытать, зубами грызть... Все муки вынести можно за правое дело... А от своих из-за клеветы терпеть... Сколько же? Год, ну, два, будем считать, что не успели во всем разобраться... Ну, три... А если ты все исчерпал, все доказал, а тебя продолжают мучить, а клеветник, карьерист торжествует, и еще награжден и в почете? В почете за то, что украл изобретение, воспользовался чужим талантом, чужим умом и трудом, утопил клеветою честного человека, погубил, а сам торжествует!.. Ведь советскими людьми называются эти люди. Как они смеют, Анатолий Корнилыч?! Вы понимаете что-нибудь?.. Ведь голова идет кругом! Ведь этим людишкам до себя только дело, до собственного почета, удобств!.. Да как же тут жить?! Эх, да уж ладно! Кто сам не прошел через это, тот разве поймет?! — Она махнула рукой и, резко отвернувшись, лежала на животе, напряженно и молча смотрела в траву, где копошились какие-то мураши.

— Что же, вы никогда в СССР не вернетесь? — спросил Бурнин.

Катя резко повернулась к нему и села.

— А где же я, Анатолий Корнилыч?! Милый вы человек, вы что, обалдели?! — просто сказала она. — Я со своей, с советской земли никуда не уйду и с фашистами как дралась, так и драться буду. А если я на Большую землю сейчас ворочусь, то подумайте, что со мной станет. Встретятся те же клеветники. Ведь они «не запятнаны», ведь они считаются патриотами! Это же люди, которые стеной стоят друг за друга, они тем и держатся, что сплотились: я тебя прославляю, а ты за это меня, а мы вместе третьего, и тот нас обоих поддержит... Ведь в этом их сила, что издали чуют друг друга, поддерживают во всем, выдвигают, святыми и бескорыстными объявляют. Ведь у них не только подлостей, у этих людишек, даже ошибок и то не бывает!.. Они ведь в воде не тонут и в огне не горят... А ведь я им бельмо на глазу. Они понимают, знают, что я их разглядела и простить никогда ничего не смогу. Я им яд. Я им хуже змеи... Им меня выгодно погубить. Они «бдительность» тотчас проявят: «В оккупации, скажут, была?» — «Была». — «Муж погиб в заключении, изменник и враг народа. Сама тоже три года сидела? Ну, понятно! — скажут. — Озлоблена на советскую власть. А может, она от немцев теперь сюда со шпионским заданием!..» Меня и схватят... Может, так годика через три следствие разберется, не знаю... А я хочу жить, бить фашистов, советскую землю свою защищать вместе со всем народом, а не сидеть под следствием. Я тут, вот тут, докажу своей жизнью, а нет — так и смертью, что советские люди везде остаются советскими, что тот, кто не верит им, кто внушает неверие, тот только вредит коммунизму.

— Кому же хотите вы доказать? — спросил Анатолий.

— Не знаю... Партии, может быть. Советской власти... От кого идет недоверие? Кто его породил? Я была и в тюрьме, и в лагере. Я видела, какие там были честные и хорошие люди. Вся боль их была не за себя, не за личные судьбы, а за родину, за советскую власть. Почему их держали в тюрьме? И женщины были — жены, матери, сестры этих людей, старая большевичка одна была, которая Ленина знала, до революции в тюрьмах сидела... Никто не может понять, в чем дело... Но есть, должно быть, какие-то злые силы. Не вечно же им пятнать советскую землю. Вот народ победит фашистов и с ними тогда разберется... Я верю в это. Ведь все-таки правда должна победить, Анатолий Корнилыч! Есть же на свете наша, советская правда!..

— Н-нда-а... — тяжело произнес Бурнин.

Что было ему ответить на вопль изболевшегося человека? Выросший в комсомоле и в партии, с юности вступив в Красную Армию, Анатолий верил в безусловную целесообразность всего, что делается советским правительством. Все, кого назвали в газетах врагом народа, были ему ненавистны, как предатели и фашисты. О том, что могут быть совершены ошибки советскими судебными органами, он никогда не думал, пока не столкнулся с Петром Николаевичем Балашовым, который был выпущен из тюрьмы и тотчас же получил повышение в звании, высокое назначение... Значит, была в отношении его допущена большая ошибка... Но ведь и он не озлобился, ни от чего не отрекся. Остался большевиком... Сделай Катя свои признания раньше, пока Анатолий не видел ее готовой на смертный подвиг против фашистов, — его, наверное, возмутили бы и оттолкнули ее слова. Но сейчас она была проверена жизнью и смертью. Нет, такие не лгут! Она может лишь искренне заблуждаться сама. И для нее это, конечно, трагедия...