Тиамат - ЭКЛИПСИС

Король разослал во все концы Криды военные отряды, которые безуспешно пытались обнаружить следы похитителей Альвы. С каждым днем таяли шансы найти его живым и невредимым. Даронги был безутешен. Леди-полковник Лэйтис Лизандер не слезала с седла, совершая рейды по степи, чтобы не дать похитителям проскользнуть мимо Селхира на земли энкинов. Итильдин, неестественно спокойный и сосредоточенный, в один день закончил все дела, державшие его в Трианессе: продал по поручению Альвы его коллекцию произведений искусства, получил с издателя деньги за его последнюю рукопись, рассчитал слуг, кроме садовника, который должен был присматривать за домом и садом, и исчез из столицы бесследно, скрывшись от своих телохранителей. Одновременно с ним столицу покинул и вождь эссанти Кинтаро, попрощавшись с королем и поблагодарив его за гостеприимство. Вместе со своим отрядом из пятидесяти воинов он направился к юго-восточным границам Криды, в сторону земель эссанти.

Король Дансенну предполагал, что эти два события связаны между собой.

Не склонный к рефлексии, Итильдин редко размышлял о себе и своем отношении к жизни. Он просто знал, что три месяца у эссанти бесповоротно изменили его целомудренную эльфийскую натуру. У Древних не принято уделять жизни плоти какое-то значение - говорить или думать об этом; даже принятие пищи у них - всего лишь ритуал, совершаемый механически, потому что эльф может долго обходиться без еды, не ощущая в ней потребности. Итильдин прожил двести пятьдесят лет по человеческому летоисчислению и ни разу за это время не испытал никаких телесных удовольствий, даже наслаждения материнским молоком во младенчестве, потому что эльфийки не кормят своих детей грудью. Лишения тоже были ему незнакомы: голод, боль, страх, усталость, потребность в сне - все это было для него пустым звуком, пока он не попал в плен. Страшным унижением для него стало осознание, что в нем теперь видят не личность, а всего лишь тело для удовлетворения низменной, животной похоти: анус, губы, язык, пальцы, ладони… волосы можно намотать на руку, за ягодицы полапать, чтобы быстрее встало, ноги задрать повыше, чтобы глубже засадить, в пах, в живот или в лицо ударить, чтобы подавить сопротивление. Вот все, что он представлял собой для эссанти.

Он прошел через ужас, омерзение, отчаяние, и осталось только равнодушие. Больше не имело значения, кто и что делает с его телом, даже к боли он привык. Но рыжий зеленоглазый смертный вдруг прорвался через стену безразличия, защищающую эльфа от реальности, и снова перевернул его мир. Новое потрясение ожидало Итильдина: оказалось, в нем могут видеть и тело, и душу одновременно и желать его и телом, и душой. Лиэлле открыл перед ним целую вселенную радостей плоти: любовь, нежность, сладкое изнеможение после ласк, тепло тела любимого зимней ночью под меховым одеялом, запах его кожи, вкус его губ, глоток вина вместе с поцелуем из его рта, долька яблока из его рук, жаркий шепот, щекочущий ухо… Как никогда раньше Итильдин чувствовал жизнь - в стуке сердца, в биении крови в жилах, в прикосновении кожи к коже - и как никогда раньше ощущал хрупкость этой жизни, ее уязвимость и тленность. Неумолимое время убивало смертного за годы, жар лихорадки - за недели, холодная сталь - за считанные мгновения. Одно движение острого лезвия - и жизнь вытечет из любимого вместе с кровью из перерезанной артерии. Итильдин видел это словно наяву, когда онемевшими руками сжимал шнурок с одежды Лиэлле и слушал вкрадчивый голос советника.

Он даже не колебался, соглашаясь на «сделку». Его собственная жизнь казалась небольшой ценой за жизнь возлюбленного, а то, чего домогались Реннарте с Файризом, вообще было сущей безделицей. Разве могли они сравниться с эссанти, которые трахали его днями и ночами напролет, неистово и грубо, не признавая другой смазки, кроме слюны и крови, били, полосовали плетью… После такого Итильдин мог лечь под кого угодно не задумываясь, тело стало разменной монетой, которой можно заплатить за жизнь, за возможность чувствовать, любить и быть рядом с возлюбленным.

Вождь эссанти был прав тогда, когда назвал его шлюхой, подстилкой, и за это Итильдин ненавидел его еще больше. Эльф спокойно вынес осуждающие взгляды своих родичей - они считали, что он осквернен и опозорен, но ему не было дела, потому что теперь он обрел любовь и вместе с ней - смысл жизни. Но слова Кинтаро заставили его взглянуть на себя глазами любимого, ибо в жизненном опыте, в образе мыслей у Альвы было куда больше общего с кочевником, чем с эльфом. «Ему все равно, с кем трахаться. Просто шлюха, для которой ты - двухтысячный мужик». Это была правда - как ее видел варвар, как ее мог когда-нибудь увидеть Альва.

Итильдин испытывал ужас при мысли, что Альва может хотя бы на секунду поверить, будто ему нет разницы, с кем спать. Ведь разница была - как между небом и землей, днем и ночью, луной и солнцем. Только с Лиэлле простые и банальные телодвижения превращались в наслаждение, наполненное радостью, счастьем, чувственным экстазом и еще множеством разных ощущений, которых он никогда раньше не испытывал и не мог бы испытать больше ни с кем.

Он пытался объяснить все это возлюбленному, среди торопливых жадных ласк в то краткое время, которое им было отпущено после суда. И с легким холодком понял, что пропасть между ними все еще велика, что они все время ходят по краю, рискуя сорваться…

- Мне больно оттого, что ты решил отдаться этому ублюдку без всяких чувств, только из-за меня, - сказал Альва грустно.

- Но я этого и боялся: что ты подумаешь, будто я питаю к нему какие-то чувства.

- Почему, Динэ? Если бы тебе нравился Файриз, я сам бы привел его к тебе, чтобы заняться любовью втроем. Ты можешь любить кого хочешь и спать с кем хочешь, моя любовь к тебе от этого не изменится.

- Но я ведь люблю тебя, как мне может нравиться кто-то еще?

- Постой, а разве тебе не нравится Лэй, или Озра с Вейстле, или Ирис?

- Они твои друзья, они тебя любят, и я это чувствую. Мне нравится находиться рядом с ними. Кроме того, они интересные собеседники, я узнаю от них много нового.

- И это все? - Альва вздохнул.

- Да, - немного удивленно сказал Итильдин. - Лиэлле, эльфы любят редко. Даже родственные привязанности нам не свойственны, просто представителям одного рода легче чувствовать друг друга.

- Ты же любишь свою сестру.

- Да, люблю, но не потому, что она моя сестра. Мы с детства много времени проводили вместе, были очень похожи по характеру, у нас совпадали увлечения и интересы. Она мне ближе, чем кто-либо еще из моего народа. Если бы мы захотели вырастить ребенка, мы не искали бы других партнеров.

- В смысле? - осторожно переспросил Альва.