Ковалевская Елена - Письмо с которого все началось

– Да вам то, какое дело?! – неожиданно громко взвизгнула она. – Это вы! Вы виноваты! Почему вы поговорить с ним не дали?! А ведь он жениться на мне хотел!

– Дура! – выкрикнула я зло, нервы взведенные с утра снова дали о себе знать. – Поиметь он тебя хотел, а не жениться!

– Врете! Вы все врете! – она с пылающим от негодования лицом вскочила на ноги. – Он хороший и добрый! Он любит меня! Он сам так сказал!

– Хрена он так сказал! – о, похоже, мы сейчас устроим выяснение: кто, кому, и чего! – С тобой бы позабавился, на один раз, а потом что?! Да ты 'спасибо' должна говорить, что мы за тобой погнались!

– Не дождетесь! Да я вообще не виновата, что меня схватили!

– Ах, невиновата она! Вы поглядите! Какого хрена ты в платье вырядилась?! Так подставиться! Тебя мало-мальски соображающий идиот опознать может!

– Андре ведь не узнал!

– Твое счастье! – мы разошлись не на шутку, и крики, наверное, собрали толпу у дверей комнаты. – Все заканчивай представление! Скидывай катарди, завтра я его дочери хозяина постоялого двора верну.

– Сейчас! Я за него заплатила! Вы не смеете его у меня отбирать! – Агнесс уже не видела берегов, напрочь забыв, с кем и о чем разговаривает.

– Я что-о? – мне показалось, что я ослышалась. – Короче так моя дорогая! Раздевайся!

– Да пожалуйста! – девочка принялась яростно срывать с себя платье ни капельки не заботясь об его сохранности. Послышался треск рвущейся ткани. – Раз я заплатила за это скверное котарди приличные деньги, значит: что хочу с ним, то и делаю!

И тут меня все достало! Вот маленькая избалованная дрянь! Эгоистка! Привыкла получать все на блюдечке и здесь хочет, чтобы так же прошло?! Не пройдет! Не в том положении! Нету здесь больше мамок и нянек, которые побегут выполнять каждое ее требование. В дальнейшем нам ее выкрутасы могут жизни стоить. Выкинет что-нибудь подобное в Sanctus Urbs, и нам потом будет одна дорога – на дыбу, ну а после на плаху. И если она не хочет понимать по-хорошему, значит поймет через орденский метод!

– Камизу снимай, – грозно произнесла я, чуть остыв и принявшись стягивать с перевязи крепления для фальшиона, ножа и кинжала.

– Зачем?! – резко бросила Агнесс, еще не смотря на меня.

– За надом! Мозги вправлять на место буду!

После моих слов девочка подняла голову. Гневным и гордым взглядом обожгла меня, но все же слегка побледнела, и немного укоротила свой боевой пыл. Однако ее последующая фраза прозвучала заносчиво и надменно:

– Не посмеете! Вы даже права не имеете прикасаться ко мне!

– Ну да?! – высокомерными речами меня было не остановить. Это даже добавило масла в огонь. – Чего смотришь? Ждешь особого приглашения?

Она судорожно мотнула головой, по-видимому, до нее стало доходить, что я не шучу.

– Хорошо, я больше не буду, – немного испуганно выдала она, решив пойти на-попятный.

– Естественно не будешь, – коротко кивнула я, соглашаясь. – Но за свои действия, дорогая моя, надо всегда держать ответ. Вот ты и ответишь. И скажи спасибо, что мы не в ордене, а то там бы с тебя шкуру клоками спустили, а я здесь лишь слегка, так сказать: любя и нежно. – Агнесс судорожно сглотнула. – Давай снимай, кому говорю!

– Я уже обещала, что больше так не буду, – глаза у нее стали большими, теперь она со страхом наблюдала, как я планомерно снимаю с пояса металлические детали, одну за другой. Похоже, ее раньше никогда не пороли, но ничего все бывает в первый раз.

– Ну?

Тогда Гертруда, тоже выведенная из себя закаченным представлением, шагнула и простым толчком руки уронила ее поперек кровати. Девочка не успела извернуться, как я придавила ее к постели, уперев колено в поясницу, а свободной рукой схватила за волосы на затылке и потянула на себя, заставив прогнуться.

– Вот что, радость моя, – с холодным гневом в голосе начала объяснять я, – Мы с тобой нянчились, можно сказать, пылинки сдували, а ты посчитала, что все наши слова и выеденного яйца не стоят. Мол, сестры накручивают проблемы сами себе, дурью маются, а я как хочу, так и поступать буду?! Нет, моя хорошая, раз мы говорим, нельзя – значит нельзя! И вот чтобы ты мои слова накрепко запомнила, лучшего средства, чем добрая порка пока еще не придумано. А после нее у тебя навсегда пройдет желание своевольничать.

Агнесс засучила ногами, пытаясь меня пнуть, чтобы я с нее слезла. Не тут-то было, я и не подумала.

– Девочки, а ну-ка, держите ее, – скомандовала я сестрам.

Те подступили к кровати. Гертруда подошла ко мне сзади, поймала девочку за брыкающиеся ноги, Юза подскочив, ухватила за руки, и сестры растянули ее, не давая пошевелиться. Я отпустила волосы, сняла с поясницы колено, и принялась задирать рубашку, собираясь обнажить спину. Агнесс закричала. Тогда я наклонилась к ней и сказала на ухо:

– Лучше молчи, а то рот придется заткнуть. Когда со своим хахалем шастала – молчала, вот и сейчас терпи молча.

После этих слов она стихла. Я быстро задрала камизу, освободив тело до лопаток. Спина у нее была гладкая, ровная, ни единого пятнышка на молочно белой коже.

– Расслабься, так легче пойдет, – посоветовала ей старшая сестра, и уже обратившись ко мне, добавила: – Ты смотри только по заднице не попадай, а то нам завтра весь день в седле болтаться.

– Не учи, ученого, – отмахнулась я от ее слов. – Можно подумать первый раз этим делом занимаюсь. Ты сама, между прочим, когда меня в юности секла, особенно после учиненной драки в Фицениле, не больно-то за этим следила.

– Ты после порки только встряхнулась и пошла, а она от подобной, недели две бы пластом лежала. Соизмеряй свою выносливость и ее. Это у тебя кожа дубленая, а у нее глянь какая нежная, аж жилки все видно.

– Не боись, – я замахнулась и ударила не очень сильно, стараясь, чтобы выходило без оттяжки. Не хватало мне спину ей развалить. Тут главным все же воспитательный момент должен быть, немного болевой, а не уродующий. Девочка дернулась всем телом, коротко простонала, но вопль задавила в себе. – Больше положенного не прилетит. Десятка с нее вполне хватит.

Я, не слишком торопясь, отсчитала положенные десять ударов ремнем, когда неспешно оно доходчивей выходит. После пятого удара Агнесс не смогла удержаться от воплей, и все-таки и начала вскрикивать, а на последних двух – уже выла на одной ноте. Когда я закончила, сестры отпустили ее, но девочка лежала, не шевелясь, и жалобно всхлипывала. Ничего, полежит, подышит и отойдет, я ж не сильно. После порки даже рубцов не осталось, лишь кожа была красной, как после бочки с очень горячей водой. Знаю что больно, сама на себе не раз проверяла, но только после подобной процедуры ум как наждаком прочищает. Сразу становишься послушной, исполнительной, не человек, а сплошное золото.