На берегах - Меркулов Олег - На двух берегах

«Почему она и правда меня ни к кому не ведет?» - подумал он, и тут у него мелькнула сумасшедшая мысль. Он даже опять было пошел к ней, но она предупреждающе вздернула автомат. Он остановился, недовольно махнув на ее движение.

- Погоди. Успеешь убить. И насмотришься. Ведь ходить мимо будешь? Или обходить придется? Чтоб не отворачиваться?

- Не буду отворачиваться! - дерзко заявила девушка. Но в голосе у нее почти не было злобы, а были неуверенность, даже отчаяние.

- Нс смогла бы, - как решенное сказал он. - Так что с тобой? Ты одна? Тебе не к кому вести меня? Твои товарищи погибли?

- Ты… Ты… Ты… - выдохнула девушка, но он ее перебил:

- Ты только не ври! Не ври! Ни к чему это. Я на фронте с сорок первого. Три раза ранен. Я кое-что понимаю в войне. Я тебе сказал, что ты не дура, сказал? - он не дождался ответа. - Ты и не ведешь меня ни к кому, потому что не к кому вести. Я…

Он коротко рассказал о себе.

Девушка молчала.

- Мы должны помочь друг другу, - снова, как решенное, сказал он. - Ты мне. Я тебе. Поодиночке мы слабей. Подумай над этим. Кто тебя защитит? Николай Никифорович? Тенором?

- А ты чем?

Это уже был человеческий разговор. Он показал ей костыль.

- Не этим, конечно. Но оружие я добуду. Твоим автоматом. Все можно сделать, были бы согласие да воля. - Девушка опять молчала. - Он распахнул шинель. - У меня нет никаких документов, - он опять рассказал ей, как его взяли и про Стаса. - Но ведь не всем же везет, - объяснил он. - Не всем. Кому-то же должно не повезти. - Следующая фраза сложилась глупо-многозначительно: - Если всем не может повезти, значит, кому-то должно не повезти? А, черт, - махнул он на себя. - Да разве об этом говорить надо? Вот, - он показал издали кисет. - Его видел и Николай Никифорович. Это не документ, да если бы я и показал тебе кучу бумажек, поверила ты бы им?

- Думаешь, твои слова важнее? - не очень уверенно спросила девушка. - Им можно верить?

Он спокойно покачал головой и, как бы подытоживая весь этот разговор, начал загибать пальцы:

- Фактам. Верить можно только им. И вот они. Первое, я не предатель, не подослан, предатели и подосланные действовали бы в этих обстоятельствах иначе. Второе, я не бродяга, не дезертир, которому нужно твое оружие. - Он пояснил ей с невеселой усмешкой:- Когда я тебя ждал возле сосны, я мог взять тебя сзади. Вот этим же костылем… Прыжок, удар в спину или плечо, другой рукой за ствол, еще удар в шею… Что ты успела бы сделать? Разве удержала бы автомат? А потом из этого же автомата тебя… И с концами…

- Гад! - сказала девушка и стукнула от злости ногой. - Гад.

- Нет. Я не гад. Ты это знаешь. Ты злишься, потому что ты просто боишься мне верить. Ты вообще боишься. Тем более что ты одна…

- А ты веришь, что, если ты пойдешь за мной, я буду стрелять? - почти крикнула девушка. - Нет? Так пойди, попробуй пойди!

Он подумал и пришел к выводу, что она и правда будет в него стрелять.

- Ладно, - он пошел к елке погуще, приподнял ее нижние ветки. У ствола, скорчившись, можно было сидеть - под нижние ветки елки снега еще не намело, там лежали сухая рыжая хвоя и шишки. Их можно было сгрести, сесть на них и так, ежась, вздрагивая, коротать время. - Я буду здесь. Иди. Думай. Но помни, что я не гад и что сейчас мы можем помочь друг другу. Иди и думай. Хватит разговоров. Главное - думай!

Она позвала его, когда он задремал, он даже видел несколько снов, нелепых, перебивающих друг друга. В них смешивалось несовместимое - дом, мать, сестра и ротный, институт и Лена, сапер, взрывавший стенку вагона и Днепр, и эта девушка, которая не желала ему верить. Общим оказывалось для всех снов лишь то, что он в любом из них вздрагивал то ли от ужаса, то ли от немыслимой радости, то ли от прикосновений людей, которые были ему неприятны. Но вздрагивал он в действительности всегда от холода.

- Эй! Эй! Где ты? Как тебя? - Девушка вспомнила: - Новгородцев! Андрей! Ты не ушел?

- Нет, - сказал он из-под елки. - Я сейчас. Я замерз как собака. Ты молодец, что вернулась. Сейчас, - он вылез.

- Хотя солнышко и спряталось за серо-белые тучи, похолодало не очень - время было еще только за полдень, но все-таки он здорово промерз и, свертывая негнувшимися пальцами папироску, подрожал: «Бр-р-р! Бр-р-р!» и тише спросил:

- Так что с тобой произошло? Почему ты одна? Ребята погибли? Или где-то пропали? Ты одна не должна быть здесь…

Автомат у девушки висел стволом вниз, глаза тоже смотрели вниз, на носки валенок, а голова свесилась так, что подбородок упирался в маскхалат на груди.

- Погиб. Один. Старший радист. Тиша Луньков.

- Убили?

- Убился.

- Нда!.. - это было все, что он мог ответить. - Ладно. Не плачь. Слезами ему не поможешь. - Он подумал, что так тоже бывает, что в общей - в большой - войне все это естественно: нельзя рассчитывать лишь на одни удачи, на одни победы, всегда и везде на фронте не могут быть одни удачи, одни победы, как не могут быть всегда и везде только поражения, только неудачи у противника. История с этой девушкой - младшей радисткой, сброшенной после разведшколы с опытным, наверное, радистом и разведчиком - этим Тишей Луньковым, была печальной, но, в общем, и закономерной: сколько разведчиков благополучно сбрасывали в тактический или оперативный тыл немцев за войну? Сколько их благополучно делало свое дело, а потом уходило, куда приказывало командование? К партизанам или на явку, дожидаясь прихода своих, или через фронт, когда проход через него обеспечивался. Но ведь сколько-то по логике и закономерности войны должно было погибнуть. Погибнуть на разном кусочке их пути: одни в воздухе - в простреленном самолете, другие, неудачно прыгнув с парашютом, третьи, отбиваясь, когда группу обнаруживали, четвертые где-то в конце задания, воюя вместе с партизанами, попав под облаву, переходя фронт, когда до своих было уже всего ничего.

Тиша Луньков погиб на начальном кусочке своей, в этот раз разведческой, дороги…

- Не плачь. Хочешь? - он обтер папироску о варежку и дал ей.

Она неумело затянулась, пустила дым, сдержала кашель. Потом, опять прямо из его руки, затянулась еще раз.

- Погиб! Так по-ненужному! Мы шли низко, я прыгала первой, за мной летчики сбросили тюк, ну груз наш, и Тиша, наверное, чтобы сесть поближе, затянул прыжок. Может, на какие-то несколько секунд… Когда я нашла его, парашют на дереве не зонтиком, а как кишка, а Тиша… - девушка рукавом маскхалата вытерла глаза и нос… - Поперек сучка…

- Он и сейчас висит? Ты парашют сняла? - быстро спросил он. - Девушка затрясла головой. - Дай! - он протянул руку к автомату. - Ведь демаскирует же! Парашюты на деревьях не растут! Дай! Дай! Если что, я смогу лучше. Еще магазины есть? Два? Молодец, что не поленилась тащить. Ну, пошли, пошли. Веди.

Тяжесть автомата, ощущение его деревянного приклада и стального кожуха, два запасных магазина, то, что девушка покорно шла впереди и, по большому счету, к кому-то из своих вела его, все это возвращало ему уверенность, и он, вздохнув несколько раз, подумав: «Просто счастье! Просто, Лена, счастье!», стал прикидывать, что же ему надлежит делать сейчас.