На берегах - Меркулов Олег - На двух берегах

Перебегая вдоль оцепления, девушки и парни кричали солдатам:

- Кого защищаете! Убийц!

- Они брата моего повесили! Прямо на площади! - кричал один мальчишка лет тринадцати, одетый в штаны и рубаху, из которых давно вырос, так что ноги из штанин торчали от тощих мальчишеских икр, а руки из рукавов почти от локтей, но обутый в громадные опорки. Мальчишка носился вдоль оцепления, держа в руках заряженную рогатку. Оба кармана у него были набиты камешками. Мальчишка ловчил прицелиться между солдатами и пустить в пленных заряд. Он расстреливал свои боеприпасы так ожесточенно, что несколько камешков упало среди членов комиссия, и ротный пригрозил ему:

- Догоню, заберу рогатку и нарву уши!

Понимая, что в своих опорках ему от ротного не убежать, мальчишка засопел, не сдержался и заплакал:

- Да!.. Они Шурика повесили. И три дня не давали хоронить. Да… А вы… А вы…

- Иди домой! - приказал ротный. - Мать ищет. Иди, иди.

Но мальчишка домой не пошел, он перебрался на ту сторону контрэскарпа, подальше от ротного, и Андрей, изредка оглядываясь, видел, как его фигурка делала перебежки и останавливалась, замирая, чтобы лучше пустить заряд.

Дее девушки, примчавшись из города с палками, шли, запыхавшись, вдоль цепи, уговаривая пропустить их к немцам.

- Мы при них даже слова сказать не могли. Мы днем прятались.

- Да! - тоже, как мальчишка, крикнула одна из них и, решив, что Веня - слабое место в цепи, рванулась мимо него, на бегу занося палку.

Андрей успел ее догнать, схватил за кисть, сжал, палка у девушки выпала, но девушка и без палки побежала ко рву, на ходу зачерпнув земли, тогда Андрей, обхватив девушку, поднял ее и понес за цепь. Девушка была легкой, худенькой.

Девушка царапалась и щипалась, била каблуками ему по сапогам и ужасно злилась:

- Как тебе не стыдно! Раз большой и сильный, так можно? Пусти! Пусти меня к ним!

Веня, растопырив руки, оттеснял вторую девушку грудью, а та толкала его кулаками в плечи.

- Нельзя! Нельзя! Нельзя, милая девушка! - уговаривал Веня. - Это же пленные! Их трогать нельзя. Ты же сознательная. Ты же комсомолка!

У девушки, как и у той, которую отволок за цепь Андрей, и правда, был на стираной-перестиранной блузке комсомольский значок, который она, наверно, прятала все эти два года оккупации, а теперь приколола. Но слушать она Веню не хотела.

- А как хватать им за все своими погаными руками можно? А как гнать в Германию? А это делать, - она показала на контрэскарп, - можно?

К ним быстро подошел ротный.

- Отставить! Отставить, сестренки.

Фуражка, сжатый рот, звездочки на погонах, ордена и медали ротного подействовали. Девушки отступили.

Ротный подошел к ним, обнял обеих за плечи, как обнял бы действительных своих сестренок, и, посмотрев по очереди им в лица, приказал:

- Не марать рук об эту погань!

Они обе затихли у него под руками, разглядывая его близкое сейчас к ним лицо, обожженное, обветренное, с вечной теперь складкой от крыльев носа к углам рта, и все-таки очень еще молодое лицо, с которого на них смотрели строгие, но братские глаза.

Та худенькая Андреева девушка даже коснулась плеча ротного. Покосившись на ее руку, ротный спросил:

- Все ясно? Неужели мы шли к вам… - шли через все! - чтобы вы нас не слушались?

- Мы слушаемся… Будем, - сказала Венина девушка. - Мы так вас ждали с надеждой. Мы так вам рады!

Ротный погладил их обеих по головам.

- Вот и хорошо.

- Только не надо было уходить, - вдруг добавила эта девушка.

- Да. Но мы в этом не виноваты.

- Тогда бы не было и этого, - девушка, не оборачиваясь, откинула голову, показывая затылком на контрэскарп.

- Да.

- А вы их жалеете! Защищаете! - вдруг, забывшись, упрекнула ротного другая девушка.

Ротный презрительно процедил:

- Не жалеем. Просто с этим дерьмом кончено. Они - эти фрицы - кончены. Они до конца своих дней запомнят этот ров!

Разбитые на два десятка немцы, как могли осторожно, потому что на них смотрели сверху и потому что дело, которым они занимались, даже они не были в силах делать неосторожно, эти немцы осторожно сгребали малыми саперными лопатами землю с полусгнивших, разваливающихся трупов, сносили эти трупы в стороны по ходу контрэскарпа, чтобы иметь доступ к другим, клали, как это было им приказано, рядом с трупами попадавшиеся вещи и вещицы - ридикюль с медной в виде двух заскакивающих друг за друга шариков застежкой; тот же резиновый сине-красный мяч; узелки с одеждой; каким-то образом попавшее полведерко, видимо, оно кому-то служило и для воды и вместо сумки; будильник с разбитым стеклом и простреленным циферблатом; всякие другие вещи, которые принесли с собой эти люди сюда и которыми побрезговали, не взяв, не отняв эти вещи, те, кто расстреливал.

Немцы-пленные занимались этим тяжким - труднее, наверное, на земле нет - делом, меняясь: одни работали, другие отходили подальше, до часового с карабином на изготовку, садились там, опираясь спинами об откос, смотрели прямо перед собой или в землю, лишь изредка роняя какие-то свои, немецкие, слова.

Один из них лежал на дне головой к сапогам часового. Этого немца, наверное, мутило, рвало от трупного запаха, а может быть, и от ужаса той работы, которую его заставили делать.

Ну а кто должен был делать ее? Те, кто расстреливал? Но они сейчас оставались неизвестными, не были пойманы, они тем самым переложили часть расплаты за свое зверство на этих немцев-пленных, которые сейчас - бледные, с трясущимися руками, откапывая и освобождая от земли убитых женщин, стариков, детвору как бы своими же, немецкими, руками, обнажали кровавую суть фашизма.

Все немцы-пленные были одеты в обычную полевую форму, на вид среди них не было эсэсовцев или полевых жандармов, да и офицеров не было, были только солдаты да унтер-офицеры Возможно, никто из них не принимал участия в таких вот расстрелах, но все-таки все они были повинны в них, потому что служила в гитлеровской армии, пришли к нам с оружием в руках, воевали против тех, кто защищал свою землю, и своей солдатской службой обеспечивали цели немецкого фашизма.

Что ж, откапывая расстрелянных, эти пленные немцы сотряслись от ужаса, - а ведь кого из людей не содрогнет такая работа…

Так как та часть оцепления, в которой находились Андрей и его ребята, была повернута лицом к городку, все движение из него и к нему просматривалось. Было видно, как туда уходят редкие одиночки и группы, было видно, как не иссякает, не редеет цепочка тех, кто шел из города. Было видно, как подходившие старухи и старики, почтительно склонившись, медленно приближались в священнику, останавливались около него смиренно, и как священник давал им благословение, как они ловили его руку и целовали ее.

Одна из таких старух, маленькая, в черном платке, черной кацавейке и в черной же длинной до пят юбке, из-под которой лишь изредка высовывались носки запыленных ботиков, мелко и часто семеня, останавливаясь время от времени для передышки, наконец, добралась до толпы, дождалась своей очереди к священнику, получила благословение и тотчас же двинулась вдоль оцепления.