Балаян - Следственный эксперимент

Кассирша молча взяла деньги. Так же молча стала считать двадцатирублевые облигации. Насчитала на три тысячи и, переводя взгляд на посетителя, спокойно сказала:

– Давно такого богатого клиента не было. Аж кассу опустошил. Так что погоди, милок, принесу еще.

– А откуда принесете?

– Как откуда? Откуда надо! Из сейфа, конечно.

– Ну давай, а то меня такси ждет.

– При таких деньгах думать о такси… Я мигом… Кузнецов ждал, облокотившись о деревянную стойку, то и дело влезая по пояс в окно кассы. От прежнего нагловатого спокойствия не осталось и следа. Никак не мог сладить с невесть откуда нахлынувшей дрожью, которая катилась по всему телу. Не отдавая себе отчета, он резко оттолкнулся от стойки и выскочил из сберкассы.

Известие об осечке Николай принял совершенно спокойно. Только приказал Любе съездить на такси к той самой сберкассе и определить обстановку. Он несколько раз произносил слово «осечка». «Не провал, - думал он - только осечка. Иначе Вадима схватили бы на месте. Нет, это не провал. Это - осечка. Парень сглупил, струсил. Должен был дождаться. Провала не должно быть. Я все учел…»

Николай не мог учесть лишь того, что накануне двое следователей объехали все сберкассы Москвы и Московской области. И каково было бы его удивление, если бы он узнал, что следователи приехали из города, где было совершено ограбление банка. Не мог он знать и того, что следователи ездили по сберкассам в сопровождении своих московских коллег, притворялись клиентами, которые покупали на сторублевые купюры облигации трехпроцентного займа. Приезжие следователи специально отрастили усы и бороды, чтоб, как говорил их шеф Суренян, на лбу было написано - «кавказец». Николай продолжал верить, что произошла ошибка. И тут вернулась Люба. Она с порога подмигнула Николаю и бросила ему любимое слово брата - «порядок». Это означало, что в сберкассе нет никакого шухера, то бишь - шума. И вообще ничего подозрительного она не видела. Мало того: зашла внутрь, прислушалась - ничего похожего. Рассказала и о том, что, когда выходила, встретила двух небритых бичей. Один коротышка, второй долговязый, в очках.

Запомнила их, потому что оба были мятые, словно с поезда. И еще потому, что говорили друг с другом по-армянски. «А некоторые слова, слава богу, я знаю, - завершила Люба, - наслышалась тут с вами».

– Они были только вдвоем? - спросил Николай.

– Кажется. А почему ты спрашиваешь?

– Ты мне толком не ответила на вопрос.

– Я думаю, вдвоем. Хотя за ними вплотную шел еще один. Но тот не был на них похож. Да и одет не как они.

– Мы завтра выезжаем, - сказал Николай.

– Как выезжаем? - удивилась Люба.

– Куда выезжаем? - добавил, не дождавшись ответа, Вадим.

– В Нинакан, - не чувствуя еще тревоги, ответил за Друга Феликс.

– Неужели вы не понимаете, что они приехали за Вадимом?

– Вот эти помятые бичи?

– Да.

– Или они дураки, или рассчитывали, что Вадим дурак - будет битый час ждать их там. Убей меня, но не похожи на милицию.

– Небритые, мятые - это все маскировка. Деньги бичи-шабашники отправляют по почте. Чаще всего - с Центрального телеграфа. Там и получают деньги. А что им делать в сберкассе?

– Что и все делают. Класть башли на книжку. Или забирать.

– Шабашники отправляют башли на аккредитив А брать - это смешно. Откуда у него в районе Чертанова книжка? А сзади их плелся местный «мусор». Коллега так сказать.

Они же по всей стране обычно сотрудничают. Работают сообща.

– Ну а для чего с таким опозданием заявляться в сберкассу?

– На деньги посмотреть, на те шесть тысяч, поговорить с кассиршей. По ее рассказу составить словесный портрет Вадима. Чего тут лясы точить? Человек, не моргнув глазом, оставил на память три тысячи рублей и смылся. Оставил не какие-нибудь башли, а именно те, которые ищут уже десять месяцев. Чего мы тут гадаем?

– Все ясно. Но ведь еще надо найти нас, - сказал Вадим.

– Тебя найдут в два счета. Твой портрет уже написан муровским художником. Для истории. Для Третьяковской галереи. Ну, вот что. Я поехал к себе, на Красную Пресню. Собирайтесь в дорогу. Люба остается, а остальные - на дно. Страна большая.

Поздно вечером зазвонил телефон в гостиничном номере. Трубку взял Самсон Асатрян. Он доложил обстановку прокурору Суреняну. Рассказал, как четко и грамотно московская милиция организовала розыск преступников. То и дело повторял: «Прямо позавидовать можно. Такая строгая дисциплина». Суренян сказал по телефону, что если сумеют перекрыть все вокзалы и аэропорты, если участковая служба сумеет провести опрос так же четко, как это делают в институте Геллапа, то к утру они будут задержаны. Хотя тут же опроверг своя оптимистический прогноз: перекрыть вокзалы и аэропорты практически невозможно. Что же касается участковой милиции, то она окажется беспомощной среди многоквартирных домов-исполинов. Другое дело - старые поленовские московские дворики. Там все на виду у всех. Уж если кто дважды прошел по двору из незнакомых - везде сущие старухи враз возьмут на заметку.

После разговора по телефону Самсон и Вардан, побритые, в выглаженных костюмах, поехали к своим московским коллегам уже официально участвовать в крупнейшей операции.

Всю ночь бодрствовала московская милиция. У каждого сотрудника, «прочесывающего» вокзалы и аэропорты, у всех участковых милиционеров в кармане лежал переснятый с цветного рисунка художника портрет молодого парня. Пышные светлые волосы, большие голубые глаза, пшеничные усы.

В десять часов утра следующего дня участковый милиционер Иван Матвеевич Трифонов вошел в старинный дворик на Краснопресненской улице недалеко от зоопарка. Он разговорился с женщиной, которая прогуливалась с крохотной девочкой. Справился у женщины, не видела ли в этих местах временных жильцов, например с Кавказа или Средней Азии. Женщина показала рукой на ветхий домик, едва заметный за двумя ветвистыми тополями.

Иван Трифонов подошел к домику, на который указала женщина с ребенком. «Таких домов, - подумал он, - теперь мало осталось в Москве. И в каждом из них, как правило, одинокая старуха. Дети оперились, выпорхнули, получив квартиры в новых домах. А вот старухи, редко старики - остались. Они держатся в таких домах до последнего. Уходят только тогда, когда во двор с ревом вламывается бульдозер».

Не успел участковый подойти вплотную к двери, как перед ним выросла хозяйка дома.

– Здравствуй, тетя Нюра! - приветливо сказал участковый.

– Здравствуйте, - тихо ответила она, - если опять уговаривать, то ничего не выйдет.

– О чем это вы, тетя Нюра?

– Все о том же. Не поеду я на край света. Я здесь родилась.

– Да я о другом. Я по поводу вашего квартиранта.