Георгий Катков - Февральская революция

Однако к этому времени царь, вероятно, был уже обеспокоен положением в Петрограде. Его оценка, хотя и не вполне точная, была Все же ближе к истине, чем то, что можно было прочитать в донесениях его министров. Вечером 26-го Хабалов получил телеграмму от царя, в Которой говорилось: "Повелеваю завтра же прекратить в столице беспо­рядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией". Телеграмма была составлена самим государем и послана без консультации с кем бы то ни было. Она привела Хабалова в полное замешательство. Даже если допустить некоторую преувеличенность его показаний при допросе в Муравьевской комиссии, свидетельство Хабалова, очевидно, довольно точно отражает его состояние после получения телеграммы. Он сказал комиссии:

Эта телеграмма, как бы вам сказать? - быть откровенным и правдивым: она меня хватила обухом... Как прекратить "завтра же"... Государь повелевает прекратить во что бы то ни стало... Что я буду делать? как мне прекратить? Когда говорили: "хлеба дать" - дали хлеба и кончено. Но когда на флагах надпись "долой самодержавие" - какой же тут хлеб успокоит! Но что же делать? - Царь велел: стрелять надо... Я убит был - положительно убит! Потому что я не видел, чтобы это последнее средство, которое я пущу в ход, привело бы непременно к желательному результату...

Примерно в 10 часов вечера 25 февраля состоялось совещание ответ­ственных чинов полиции и армии, задачей которых было поддержание порядка в столице, и Хабалов отдал приказ:

Господа! Государь приказал завтра же прекратить беспорядки. Вот последнее средство, оно должно быть применено... Поэтому, если толпа малая, если она не агрессивная, не с флагами, то вам в каждом участке дан кавалерийский отряд, - пользуйтесь кава­лерией и разгоняйте толпу. Раз толпа агрессивная, с флагами, то действуйте по уставу, т.е. предупреждайте троекратным сигналом, а после троекратного сигнала - открывайте огонь.

Позже, когда уже было принято решение распустить Думу, Хабалов сделал доклад Совету министров.

26 февраля было воскресенье. Город, как и прежде, был спокоен ночью, военных патрулей не было, а в воскресенье утром рабочие сидели по домам. Однако, события истекшего дня заставили полицейские власти собрать городовых, распределить их по взводам и вооружить винтовками. Утром Хабалов сообщил в Могилев, что город спокоен. Вскоре после полудня, пока это сообщение шло в Ставку, вспыхнуло серьезное восстание, сосредоточенное все еще на Знаменской и Казанской площадях. Беспорядки длились недолго и были подавлены войсками, применившими огнестрельное оружие. Было много раненых и убитых, хотя в картине усеянного трупами Невского, которую мы находим не только в фантастическом описании Троцкого, но также у Суханова, много преувеличений.24

Однако трудно преувеличить впечатление, которое стрельба произвела на самих солдат. В течение последних трех дней они были на улицах, видели толпящийся народ, разговаривали с женщинами и молодежью, присоеди­нившейся к демонстрантам, они видели, что их командиры колебались прибегать к насилию, чтобы разогнать толпу. Когда им наконец было приказано открыть огонь по той же, большей частью невооруженной, толпе, с которой они только что братались, они ужаснулись, и нет основания сомневаться в оценке положения, которую дал генерал Мартынов: "Подавляющее большинство солдат было возмущено ролью, которую они должны были играть, подавляя восстание, и стреляли только по принуждению".25 Это особенно относилось к учебной команде Волынско­го полка, состоявшей из двух рот, при подразделении было два пулемета, и оно, по приказу майора Дашкевича, должно было разогнать демонстрацию на Знаменской площади. В результате толпа разбежалась, оставив на мостовой сорок убитых и столько же раненых.26

Стрельба, убитые и раненые были во многих других местах города, и к вечеру 26-го полицейские власти, подводя итог на официальном жаргоне, могли сказать, что "порядок восстановлен".

Ввиду того, что произошло на следующий день (понедельник 27-го), надо сказать, что один инцидент, случившийся 26-го февраля, затмевает все столкновения между полицией и демонстрантами. Речь идет о бунте солдат в Павловском гвардейском полку. В воскресенье две роты были направлены на патрулирование улиц и приняли участие в обстреле. Офицеры, вероятно, вполне держали их в руках, и никаких признаков неподчинения не было. Демонстранты бросились в Павловские казармы, прося резервную роту полка выйти и остановить стрельбу по толпе, произ­водившуюся патрулирующими ротами, после чего часть солдат (по всей вероятности, офицерского контроля не было) высыпала с винтовками на улицу, требуя прекратить кровопролитие. Беспорядок продолжался до тех пор, пока не появились офицеры, приступившие к переговорам с солдатами и затем, с помощью полкового священника, отправившие солдат обратно в казармы.27 Об этом инциденте было доложено Хабалову и военному министру Беляеву, и он, естественно, вызвал некоторое оцепенение. Беляев настаивал на немедленных мерах и предлагал тут же казнить бунтовщиков. Хабалов доказывал, что дело должно быть рас­смотрено военным судом. Пока что у солдат отобрали оружие и заперли их в казармах. Выяснилось, что не хватает двадцати одной винтовки. Солдаты, казалось, были подавлены и выдали зачинщиков - девятнадцать человек, - которых арестовали и отправили в Петропавловскую крепость. По видимости, инцидент был исчерпан и на моральное состояние других рот не повлиял. Именно Павловский полк явился 27-го с оружием и оркестром защищать штабное командование округа, когда войска почти вышли из повиновения и многие отряды петроградского гарнизона "присоединились к народу". Интересно отметить, что петроградские военные власти сразу не сообщили в Могилев о факте мятежа.

Нам теперь кажется странным, что этот инцидент не послужил предо­стережением офицерам других частей, охранявших город. Это можно до некоторой степени объяснить особыми условиями службы в столице. Солдат петроградского гарнизона служил в среднем от шести до восьми недель. Постоянным пунктом раздражения был вопрос об отпусках. Безделье и скука переполненных казарм заставляли солдат проситься в город, тогда как офицеры были главным образом озабочены тем, чтобы держать их в казармах, так как за ними было трудно уследить в мутной воде петроград­ской жизни. Численность некоторых рот достигала полутора тысяч человек; там были молодые рекруты — совсем мальчики, еще не принесшие присягу знамени и государю, были и побывавшие на фронте солдаты, которые провели много времени в госпиталях вследствие ранений или по болезни; этим все приелось, а отсутствие дисциплины в госпиталях развратило. Среди них было много петроградских интеллигентов, которые в качестве солдат работали на артиллерийских заводах, и через них в солдатскую среду проникала какая-то часть подпольной пропаганды.28