Александр Архиповец - Танцующая в пламени.

Стоило прикрыть глаза, как сразу возникал искушающий образ девушки, представлял себе ее откровенную, далеко не по-детски зовущую наготу. И даже не мог вспомнить, в каком платье она была. В белом? Розовом? Светло-голубом? Да нет же! С момента знакомства - только нагой! Да что это с ним? Почему так взволновала сумасбродная девчонка? О чем предупреждал ziriz?

Молоточек ударил в дверь, и она приоткрылась. Сердце замерло, а затем, словно сорвавшись в пропасть, быстро-быстро застучало: "на!

Неужели она! И опять нагая?"

На пороге стоял Николя де Гиньон. Увидев разочарованное лицо гостя, печально улыбнулся.

- Салма не придет. Хотя дай волю, натворила бы бед. Присядьте,

Леон Странник, я кое-что вам расскажу.

- Прежде всего, ответьте - Вы ей брат?

- К сожалению, да. У нас один отец, а матери разные.

Барель внимательно посмотрел в глаза графу. Они не лгали. Да и ziriz молчал.

- Моя сестра, как и ее покойная мать Аридна, безумны. Но болезнь их дивная, и, наверное, неповторима. На первый взгляд она не заметна. Салма унаследовала от матери безраздельную власть над мужскими сердцами. Но это порочная, злая сила - она сталкивает лбами, губит, рушит чужие судьбы. Мне страшно подумать, что случится, если она вдруг вырвется на свободу.

- Граф, Вы не преувеличиваете? - покачал в сомнении головой

Леон. - Что она может сделать? Почти ребенок.

- Всего я сказать Вам не могу, но знайте, что на ее совести уже есть загубленные жизни. Совершенно бессмысленные смерти на дуэлях. И она воспринимает это так, легко, между прочим, без угрызения совести и сожаления. Стоит вкусить ее сладкого яда, и ты пропал. А ведь еще нет и пятнадцати! Да и моя опала… А ведь видела Салма Станикоса лишь раз… Но и того хватило, чтобы мы, старые друзья, чуть не перерезали друг другу глотки. Сегодня я впервые встретил мужчину, нашедшего в себе силы ее оттолкнуть. Как вам удалось?

Леон молчал. Не дождавшись ответа, Николя продолжил.

- Салма никогда Вам этого не простит, берегитесь. Она считает свою власть даром Трехглавого, и поклялась приносить ему жертвы.

- А как же Вы? Вас она пыталась соблазнить? - Леон, не целясь, угодил в самое больное место.

Де Гиньон резко встал. Его лицо стало чернее грозовой тучи, а рука инстинктивно потянулась к отсутствующему мечу. Ожил ziriz, но граф все же взял себя в руки, вновь присел. Долго молчал, пытливо глядя Барелю в глаза.

Наконец его губы дрогнули, а светло-карие глаза затуманила предательская слеза.

- Сейчас я скажу Вам то, чего ранее никому не говорил и о чем кроме нас никто не должен знать. Минутная слабость стоила жизни моей жене и не родившемуся сыну, а мне - вечного проклятья. В тот миг

Салма навсегда утратила надо мной власть, но, к несчастью, слишком поздно, прошлого уже не вернуть. Наложить на себя руки, считаю недостойным дворянина.

- Зачем Вы мне это рассказали?

- Я не собирался, но сейчас твердо решил, что завтра пойду с

Вами, Странник. И не хочу, чтобы между нами остались недомолвки и ложь. Да и нет больше сил в одиночку нести свое проклятье. Вы, кажется, рыцарь Создателя?..

Леон непонимающе посмотрел на графа, а когда до него дошел смысл сказанного, в растерянности прикрыл глаза. Но слов утешения не нашел.

- У каждого своя ноша, граф. Вашу тайну я сохраню. Что же касается остального…

- Я так и знал! И Создатель не в силах мне помочь. Ну что ж, давайте лучше обсудим другие вопросы. У вас сегодня богатая добыча: лошади, оружие, доспехи. Мне они нужны. Сколько вы хотите?

Легкие девичьи пальцы нежно скользят по щеке: "Delfine? Нет! Салма!"

Ее нежные уста еле слышно шепчут на ухо:

- Я твоя, любимый! Слышишь? Только твоя! Не верь гнусной лжи

Гиньона, не гони прочь. Не делай того, его никогда себе не простишь.

Посмотри в мои глаза, лишь в них истина,.. в них смысл жизни…

Чуть вздрагивающие ресницы, поволока неимоверно глубоких голубых глаз… Полупрозрачные вуали одежд колышет теплый ветерок.

Бесстыдный шалунишка не ведает пределов дозволенного. Оголяет грудь лишь на мгновенье, не более, задержавшись на высоко вздернутых сосках. Не спеша, понемногу являет жадному взору тонкую талию, плоский живот с бутончиком пупка, полоску мягких, золотистых волосков на лобке, стройные бедра, и, наконец, по детски розовые и хрупкие пальчики на ногах, покрытые серебром ноготки. Руки Салмы уже не просят - они требуют ласки. Откровенно разведенные бедра зовут…

Пылающее лоно больше не в силах ждать… И вот он - долгожданный, сладостный миг… Гортанный крик, столь долго сдерживаемый в груди, вырывается на свободу…

Эльфийская звезда сияет над головой. Ночь серебра… Аромат распустившихся армалий… Музыка arfe… Музыка звезд… Стон любви… Салма или Delfine? Человек или эльф? Час Дракона? Воля

Создателя? Проклятье Трехглавого?

Леон, задыхаясь, просыпается. Жадно ловит ртом, ставший вдруг тягучим, воздух. Да что же это с ним? Неужели сходит с ума?

Вытирая скомканным покрывалом выступивший крупными каплями пот, слышит где-то в глубине замка душераздирающий женский вопль.

Тоскливый, страшный вой загнанного в оковы голодного зверя. По коже идет мороз. Волоски, вспоминая, древние безумно-кровавые ночи, становятся дыбом, а рука невольно тянется к Ratriz. Но вот, чуть успокоившись, ziriz ослабляет хватку. В замке вновь наступает звонкая предрассветная тишина. На этот раз Странник засыпает благодатным, спокойным сном.

И вновь - Имперский тракт. Истоптанные столетиями плиты.

Размытые дождями, иссушенные ветрами, терзаемые то холодом, то жарой. Трещинки, превратившиеся в рытвины и ямы, камень, местами рассыпавшийся в песок. Человеческие останки на обочине, давно ставшие бурым прахом… Кто и когда его построил? На чьих костях стоит пережившее века чудо? Этого Леона не знал. Прежние правители содержали тракт в порядке, чинили, охраняли. Но при Кристиане, как впрочем, и вся страна, он пришел в упадок. Но все равно, остался лучшей дорогой, соединявшей столицы герцогств. Там, где сейчас проходило увеличившееся войско Странника, на протяжении нескольких лит тракт пролегал вдоль высокого, каменистого берега Фарги, второй после Алы по величине реки империи. Скоро он свернет резко на юг, где на лугу, окаймленном лесом, назначена встреча союзных войск.

Граф Николя де Гиньон не только присоединился к походу сам, но и разослал гонцов к соседним баронам, предлагая объединить силы. Если вначале многие феодалы хотели переждать смуту в своих вотчинах, надеялись, что граф Рене Сейшельский явился лишь за головой

Станикоса и война обойдет стороной - то теперь, с появлением передовых отрядов имперской кавалерии, рыскавших по стране, беззастенчиво грабивших и убивавших - убедились, что беда чужой не стала. Вот и потянулись кто с сотней, кто с двумя к условленному месту. К полуночи, число костров удвоилось, а к утру - количество воинов превысило две с половиной тысячи. Причем две третьих составляла хорошо вооруженная кавалерия.