Гай Орловский - Принц – Консорт

Она слушала внимательно, я уже видел, что убедил, но на последних словах резко дернулась.

– Нет!

– Ну нет, – согласился я поспешно, дурак, поторопился, – можно не пускать, ты права, люди могут же обходиться без сладкого?… Иди сюда ближе, положи голову вот так, а ногу закинь мне на пузо… да не дергайся, мы же говорим о высоком, о Божественном, это же намного ценнее, чем плотские утехи…

Проснулся я от щебета птиц за окном, на моем плече покоится голова Азагердии, волосы в беспорядке по всей подушке, люблю это зрелище, тихонько посапывает, по моей коже бегает легкий ветерок.

Вчера чуть ли не до утра говорили о Высоком и Божественном, но все-таки я сумел втихую незаметно еще раз завести, раздразнить ее нежную податливую плоть, и хотя утехами позанимались намного яростнее, но по- том сразу же вспомнили, что мы – одухотворенные личности. Правда, поговорить на эту тему не успели, она заснула так резко, словно потеряла сознание.

Я с состраданием посмотрел на прекрасное чистое лицо, вздохнул и заснул с чувством честно выполненного долга, а сейчас проснулся так и вовсе как орел сизокрылый и начал подумывать, как бы вылезти из-под нее потихоньку, а то прижалась, вцепилась, все-таки настоящая женщина должна держаться за мужчину, особенно, гм, вот так мило и преданно даже во сне…

Тихо собрав одежду, я перебрался через внутреннюю дверь в кабинет, там напялил щтаны и подумал, что Азагердия вообще-то смоется, как только проснется, а потом долго будет стараться не попадаться на глаза.

Некоторое время работач с указами и распоряжениями, одновременно пытаясь угадать, как там сейчас в Ламбертинии и Мезине, да и Скарлянды с Варт Генцем беспокоят, нельзя их надолго оставлять без присмотра.

И хотя для местных реалий и полгода-год – совсем недолго, но для меня пытка и неделя без новостей с мест. Дразнящая мысль выныривала снова и снова насчет того, что нужно упорно копать в том же направлении, чтобы помимо зеркал, пентаграммы Дитера и браслета Иедумеля обрести способность передвигаться с той же скоростью, но уже в те места, где вообще нет никаких приемных станций.

А потом хорошо бы попробовать прыгнуть с того портала, что возле монастыря цистерианцев… Явно же окажусь на Юге. И там, где меня не ждут. Где вообще ничего не ждут…

Хотя, с другой стороны, если и на Юге прорастет такое же странное зернышко, но скорее всего там все порталы под неусыпным надзором. И потому эти фантазии лучше оставить… хотя и жаль.

Из окна увидел, как появился отец Дитрих, он сразу начал общаться с иерархами церкви, что прибыли из разных провинций, даже из Ундерлендов. Все оживленно обмениваются мнениями, мне показалось, что меныде всего говорят и даже думают о выборах короля, у церкви цели пограндиознее.

Оставив бумаги, я вышел в коридор, стражи замерли, я буркнул:

– Вольно, вольно… но не слишком.

Огромный двор, что всегда казался необъятным,

сейчас тесноват от гостей, что не спешат по зданиям, где не удастся общаться так же вольно, одновременно высматривая в толпе новых знакомых.

Я потихоньку и смиренно приблизился к отцу Ди- триху, глазки долу, поцеловал ему руку, сморщенную и дряблую, как лапа птеродактиля.

– Благословите, святой отец…

Он перекрестил, на лице сочувствие и тревога, словно я не чудо морское, а тяжелобольной, что может и не выкарабкаться.

– Господь тебе в помощь, сын мой.

– Спасибо, святой отец!

Он вздохнул.

– Как ты?

– Тружусь, – заверил я, – как во-о-от такая пчелка! И без жала. Божья пчелка. Безвредная и беззубая.

Он сказал нефомко:

– Ты что-то хочешь сказать?

– По мне так видно? – спросил я.

– Мне видно, – ответил он.

– Ну, – протянул я, – если можете отойти со мной чуть в сторону, а то здесь так галдят…

Он даже не дослушал, двинулся прочь, я догнал и сказал быстро:

– Отец Дитрих, дело вроде бы пустяк, но на самом деле очень серьезное, такие пустяки приводят к лавинам. Послушайте меня очень внимательно. Далеко-да- леко отсюда, в тех далеких королевствах, откуда я добрался сюда, из-за упрямства церкви по одной мелкой мелочи, даже мелочишки, произошел очень серьезнейший раскол. Да-да, в самой церкви.

Он посмотрел на меня очень строго.

– О чем ты, сын мой?

– Один король, – сказал я, – вы о нем вряд ли слыхали, не получив от жены за пятнадцать лет супружеской жизни наследника, попросил церковь расторгнуть брак, чтобы он мог вступить в новый брак. Церковь ему отказала. Несколько лет он добивался у папы разрешения на развод, собирались различные комиссии и суды, но развода ему так и не дали. Тогда он в ярости заявил, что его королевство отныне выходит из-под власти папы. В его землях будет своя церковь со своими законами!

Отец Дитрих воскликнул:

– Это невозможно! Это же… разорвать плаш Христа, что укрывает наш мир…

– Плащ был разорван, – отрубил я. – Из-за упрямства и нежелания уступить в таком пустяковом вопросе. Этот король вырвал церковь своей страны из единого пространства и объявил ее отдельной и независимой, подчиняющейся только ему, как главе государства, а не папе. После чего его церковь, конечно же, дала ему право развестись и взять новую жену

Он вздрогнул, перекрестился.

– Разве такое мыслимо?

– Для сильных людей мыслимо все, – ответил я твердо. – Отец Дитрих, я очень хочу, чтобы у нас церковь всегда была той, какой должна быть. Сейчас мы все видим, герцогиня Изабелла ушла к Вирланду и

счастлива с ним, а герцог Готфрид счастлив с леди Элинор. Так почему же не разрешить им то, что уже создано и никому не вредит?

Он вздохнул.

– Сын мой, я понимаю твои чувства… и сам на твоей стороне! Но догмы для того и необходимы, чтобы здание стояло незыблемо. Нельзя поддаваться…

– Но церковь для людей!

– И для Великой Идеи, – напомнил он. – Если каждый мирянин начнет вытаскивать для себя песчинку, в конце концов само здание зашатается и рухнет, погребя нас под обломками. И мир вернется к дикому язычеству.

Я слушал и опускал голову. Отец Дитрих говорит все правильно, однако высокие истины бывают слишком холодными и тяжелыми, чтобы нести их везде и во всем. Человек устает, и если ему не позволить сесть и перевести дух, он сядет сам. А это будет уже неповиновение.

– Жаль, – проговорил я. – Очень жаль.

Он кивнул, лицо стало холодным и отстраненным. Я, почтительно поддерживая его под локоть, отвел обратно к группе епископов, в голове стучит предостерегающее, что мне только церковными реформами позаниматься осталось, и тогда вообще будут кранты, я сам, как пирамида из песка, рассыплюсь под первым же дождиком.

Про реформы нельзя даже заикнуться, это не только сразу потерять поддержку Вселенской церкви, да еще и попасть в еретики. В лучшем случае. Про худший и думать не хочу